Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939 - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Медведев cтр.№ 55

— Я не вижу… — эмоционально произнес Черчилль.

— Вы увидите, — оборвал его Ллойд Джордж, — когда станете понимать, что разговор — это не монолог!

Черчилль покраснел, но ничего не ответил ^[508]. Ллойд Джордж, правда, быстро осознал, что повел себя бестактно. Ладно бы это было сказано в личной беседе, но неприятная сцена произошла в присутствии еще двух политиков. В тот же вечер Черчилль получил от своего коллеги письмо, в котором тот сожалел о своем поведении. «Я разозлился и сказал то, что не следовало говорить. Прошу принять мои извинения». Черчилль извинения принял. В своем ответе, начинающемся неофициальным обращением «Мой дорогой Дэвид», он заметил, что сам повел себя «неучтиво и неуживчиво». Он поблагодарил Ллойд Джорджа за проявленную доброту, а также за личные качества: «энергию, смелость, решимость», которые тот проявляет в непростое военное время ^[509].

Упоминание об эгоцентризме Черчилля во время бесед можно найти и в переписке одного из его непосредственных руководителей — премьер-министра Герберта Генри Асквита. В феврале 1915 года он делился со своей подругой Венецией Монтагю, что Черчилль «никогда не сближается с собеседником, так как очень сильно увлечен собой, своими занятиями, своими темами». Из-за этого «разговор с ним скатывается в монолог» ^[510].

Создается впечатление, что приведенных свидетельств от пяти совершенно разных людей вполне достаточно, чтобы составить представление о Черчилле, как о собеседнике. Но это впечатление ошибочно. Черчилль был далеко не так прост, чтобы его портрет содержал только одну краску. Во-первых, когда он был в ударе, он поражал своей «величественностью, юмором, обаянием, теплотой и жизнерадостностью» ^[511]. Поэтому те, кому посчастливилось оказаться с ним за одним обеденным столом или в одной гостиной, когда он предавался своим рассуждениям, редко были способны забыть такое событие, сожалея, что рядом нет кого-то подобного Джеймсу Босуэллу ^[512] или Иоганну Петеру Эккерману .

Во-вторых, даже если речь идет о монологах, нужно отдать должное их качеству. Большинство собеседников Черчилля не могли не восхищаться красотой и «удивительной мощью» ^[513] его речей. Это были монологи, которые невозможно пересказать, вспоминал Виктор Казалет. Они были «слишком великолепны», выделялись «метафорами, цитатами и пышным языком» ^[514]. «Разговор с ним был настолько же бодрящим и возбуждающим, как галоп на природе», — писал восторженно журналист Альфред Джордж Гардинер (1865–1946) ^[515]. Им вторит Томас Джонс (1870–1955), указывающий на то, что предложения Черчилля — «блестящего и неутомимого болтуна» — были «слишком наполнены цветом и аллитерациями» ^[516]. Аналогичного мнения придерживается и Генри Джеймс Скримжер-Уэддербёрн, 11-й граф Данди (1902–1983), назвавший Черчилля «возможно, самым великим собеседником, который когда-либо появлялся на свет», а также считавший, что по «глубине своего понимания, богатству словаря и разнообразию интересов» он превосходит классика английской литературы Сэмюеля Джонсона (1709–1784) ^[517]. Даже лорд Моран, несколько иронично описывающий эгоцентричные монологи своего пациента, признавал, что «Уинстон говорит так же, как и пишет»; его речи наполнены «выдающимися описательными пассажами» ^[518].

Наконец, Черчилль умел не только красиво говорить, но и, когда это требовалось, заинтересованно слушать. Сохранились воспоминания, в которых политик предстает как выдающимся рассказчиком, так и чутким мастером диалога, готовым и донести свою мысль, и внимательно выслушать собеседника. При этом он обладал «редким качеством четко улавливать то, что сообщалось, вне зависимости от того, что говорилось и на какую тему» ^[519].

Как правило, это касалось тех, кем Черчилль восхищался либо кто был ему интересен. Согласно все тому же Морану, главным критерием оценки был не характер собеседника, не его происхождение, не его образование и не его должность. В первую очередь Черчилля привлекали достижения ^[520]. Подобное отношение не могло не приводить к накладкам, а порой и к ошибкам. Не каждый, кто добился в жизни значительных успехов, отличается приятным нравом или кладезем добродетелей. В любом случае, за многие годы бесед, обсуждений, споров и встреч с тысячами людей самых разных профессий и призваний Черчилль научился быстро определять, интересен ему собеседник или нет. Ему хватало двух-трех предложений, чтобы понять, стоит ли продолжать диалог или лучше не терять время на пустые разговоры ^[521]. Иногда, правда, это принимало невежливую форму, когда, заинтересовавшись каким-то предметом, он просил пояснить, о чем идет речь, а затем, поняв, что тема ему скучна, сворачивал беседу, оставляя присутствующих в недоумении и растерянности ^[522].

Для полноты картины добавим еще два штриха. Первый касается снобизма Черчилля. Хотя он не отличался чопорностью, присущей большинству людей его класса (американская кровь матери все-таки сделала свое дело), в общении с ним всегда чувствовалось, что он патриций. До 1930-х годов он любил придать значимость себе и своим суждениям упоминаниями своего отца, в прошлом главы Минфина. После начала работы над биографией 1-го герцога Мальборо у него появился новый ориентир. Так, например, во время одного спора с друзьями о политике в отношении Италии Черчилль, излагая свою точку зрения, сослался на «прославленного предка», который «первым установил контроль над Средиземноморьем» ^[523]. Несмотря на все его личные достижения, Черчиллю было приятно сознавать, что он потомок известного полководца. Это прослеживалось не только в частных беседах, но и в труде, за написание которого он взялся. Упоминая отца главного героя (тоже Уинстона Черчилля), любившего выражать свои мысли в письменной форме, он не без высокомерия замечает, что «не перо, а кровь передала основное послание» его далекого предка ^[524].