Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939 - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Медведев cтр.№ 208

«Ох уж этот честный Болдуин!» — негодовал Черчилль ^[2065]. После такой исповеди кто осмелится бросить камень в премьера? Разве только тот, кто не хочет мира для своих сограждан и готов пренебречь мнением народа ради претворения в жизнь собственных идей. Но проблема заключалась не в этой моральной дилемме и не в том, что глава правительства открыто признавался в допущенных ошибках и неправильной интерпретации полученных сведений, несмотря на весь разведывательный аппарат и прочие надежные источники сбора информации, находившиеся у него под рукой. Для Болдуина признавать свои промахи было так же естественно, как и их совершать. Не зря Черчилль еще в 1923 году иронично заметил: «Мистер Болдуин очень честный человек, он нам сам это сказал» ^[2066]. «Временами мистер Болдуин наталкивается на правду, тогда он быстро вскакивает, отряхивается и продолжает свой путь, как будто ничего не произошло», — добавит Черчилль в 1936 году ^[2067].

Что касается самого выступления Болдуина, то на следующий день после заседания в парламенте Черчилль сказал Арчибальду Бойд-Карпентеру (1873–1937): «Я еще никогда не слышал столь жалкого и убогого признания от публичного человека» ^[2068]. В своих мемуарах он охарактеризует этот спич, как «ужасную, отталкивающую откровенность». Само пренебрежение своими прямыми обязанностями и превосходство страха проиграть следующие выборы над интересами национальной безопасности не имели, по словам Черчилля, «параллелей в нашей парламентской истории» ^[2069].

Черчилль мог выражать недовольство поведением Болдуина, но проблема заключалась не только в премьер-министре. Вспоминая в январе 1939 года об откровениях лидера тори, Черчилль замечал, что его больше всего удивляли не столько унылые пассажи главы правительства, сколько «незначительная реакция», которая следовала за ними. Более того, усиленный поддержкой прессы и большинством голосов избирателей, правительственный аппарат умудрялся использовать признание в ошибках в свою пользу, демонстрируя тем самым искренний настрой и честный подход своего руководства ^[2070].

Политическая действительность начала меняться. Стали преобладать новые принципы и распространяться иные правила игры. Невозможное вчера стало допустимым сегодня, осуждаемое в прошлом получило право на жизнь в настоящем. Только происходили эти изменения в неподходящее время: 1930-е годы стали той страшной эпохой, когда, по словам Черчилля, благими намерениями мостилась дорога в ад, когда «во имя мира расчищался путь для новой войны», когда «злонамеренность порочных была подкреплена слабостью добродетельных», когда «призывы к благоразумию и сдержанности стали главным источником смертельной опасности», когда «средний курс, избранный под влиянием стремления к безопасности и спокойной жизни, привел к катастрофе». В довершение всего отметились «руководители бывших и будущих союзников», у которых наблюдался «паралич мысли и действий» ^[2071].

По мере того как мир стал проверяться на прочность, а предостережения Черчилля сбываться, репутация потомка Мальборо начала восстанавливаться. У него увеличилось количество сторонников в собственной партии, наладились и отношения с оппозицией. «Эттли восхищается вами, — сообщили ему в конце ноября 1936 года. — Он поддержит вас по любым вопросам перевооружения» ^[2072]. Черчилля еще не слушали, внимая каждому слову, но к нему все чаще стали прислушиваться. Его заявления не казались уже такими фантастичными, а выступления все чаще заставляли задуматься. Недоверие сменялось уважением, отчужденность — популярностью, опасения — уверенностью. Возникло даже ощущение, что вскоре Черчилля можно будет вновь увидеть в правительстве, где он, наконец, получит долгожданную и необходимую власть для воплощения своих замыслов. В кулуарах восхищались его «великим восстановлением своих позиций в Консервативной партии» и даже признавали, что «многие воспринимают его кандидатуру единственной на пост премьера в момент кризиса» ^[2073]. Казалось, период спада завершен. Будущее начинало вселять Черчиллю надежду (по крайней мере, в отношении карьерных перспектив). Он вновь почувствовал прилив жизненных сил. Ему вновь захотелось ринуться в бой, показав всем, что, несмотря на возраст, он по-прежнему энергичен, бодр и трудолюбив.

И он ринется в бой в конце 1936 года. Одержи он в нем победу, он смог бы не просто войти в правительство, а действительно занять пост премьер-министра. Но чутье подвело искушенного политика — он ввязался не в ту схватку, и результат будет удручающим. Едва начавшийся подъем снова будет оборван, а понесенные репутационные издержки откатят нашего героя на несколько лет назад. Но самое обидное то, что Черчилль сам нанесет удар по своему имиджу. У наблюдателей не могло не возникнуть состояния déjà vu. Казалось, что Черчилль уже проходил через похожее самовредительство пять лет назад, когда сильно сократил свои шансы на успех в политике, приняв участие в индийской кампании. Казалось, история повторялась. Черчилль вновь объявил войну Болдуину. И вновь проиграл.

Для того чтобы понять, что произошло, необходимо вернуться в начало 1936 года. В январе резко ухудшилось состояние здоровья Георга V, давно испытывавшего проблемы с легкими. Пятнадцатого числа король удалился в свою спальню в поместье Сандрингем, графство Норфолк. Живым эту комнату он уже не покинет. Монарх скончался пять дней спустя, 20 января в 23 часа 55 минут.

В момент его кончины Черчилль находился в Марокко. После возвращения он направил вдове письмо-соболезнование, отметив, что в подобной ситуации «слова — тщетны». «Целый мир не в состоянии ничего ни сказать, ни почувствовать, ни сделать, что смогло бы оказать помощь. Утешение может быть найдено только в высоких и безмятежных теориях мироздания и судьбы» ^[2074].

Георг V страдал тяжелым заболеванием, но, по словам Черчилля, его смерть была «неожиданной» ^[2075]. Она действительно была «неожиданной», только ни Черчилль, ни другие жители Туманного Альбиона не знали истинных причин кончины. То, что на самом деле произошло в спальне Сандрингема тем январским вечером, станет известно спустя полвека, в 1986 году, когда будет опубликован дневник доктора Бертранда Эдварда Доусона (1864–1945). На страницах этого бесценного документа Доусон признался, что, не желая продлевать страдания семьи и мучения самого короля, он решился на эвтаназию, введя своему пациенту смертельную комбинацию морфина и кокаина.