Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939 - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Медведев cтр.№ 127

С учетом этого становится понятным, почему Черчилль придает такое значение рассмотрению и восхвалению военного опыта своего героя. Становятся понятными и другие тезисы, которые, хотя и рождаются из анализа военного опыта Мальборо, на самом деле выражают мнение его потомка. Например, давно лелеемая Черчиллем мысль о великодушии после победы. Здесь же можно найти фрагмент, явно указывающий на бесперспективность и опасность Версальского договора: «Нескончаемая каденция исторического процесса показывает, что скромность и милосердие в победе не менее важны, чем смелость и способности во время сражения» ^[1256].

Мальборо был также близок Черчиллю своим личным участием в сражениях. Во время битвы при Рамильи он «забыв о своей роли главнокомандующего, устремился в гущу событий со шпагой в руке». В результате столкновения с противником генерал был сбит с лошади и лишь чудом избежал гибели под копытами лошадей неприятеля. Когда конюший полковник Бингфилд помогал Мальборо оседлать другую лошадь, пушечное ядро пролетело рядом с ногой полководца, снеся его помощнику голову. «Несмотря ни на что, герцог вскоре полностью взял под контроль это потрясающее сражение», — радостно резюмирует Черчилль ^[1257].

За прошедшие два с лишним века характер ведения боевых действий резко изменился, и уже в Первой мировой войне стало понятно, что личное участие полководцев такого уровня не только неэффективно, но и опасно. И тем не менее Черчилль обращает на это внимание, поскольку, по его мнению, военачальник не должен запираться в командном пункте, теряя связь с офицерами и подчиненными, не должен принимать решения лишь на основе заочных отчетов и удаленно полученных сведений. Он поддерживает герцога в нестандартных подходах и оригинальных стратагемах, касающихся ведения боевых действий не только на главном направлении, но и на периферии. Он разделяет его инновационный подход как в тактике ведения боя с использованием «штурмовых отрядов» ^[1258], так и в применении нового типа ружей — с кремниевым замком вместо фитильного ^[1259].

Если рассматривать «Мальборо» как еще одно сочинение Черчилля о еще одной мировой войне, невольно задаешься вопросом: какая роль отводится знаменитому полководцу? Он — главный участник этой мировой войны. «Эта война стала его войной, — указывает автор. — Он был центром этого сложного явления» ^[1260]. В «Мировом кризисе» и «Второй мировой войне» главный участник описываемых событий — сам автор. Следуя этой логике, напрашивается вывод, что Мальборо — это альтер эго Черчилля.

Если принять этот тезис, многое становится на свои места. Сразу становится понятным, почему рисуется столь светлый образ протагониста. Становится понятной и та вера, которая переполняет автора в отношении идеальности созданного им образа. Становятся понятными и те идейные переклички между автором и героем, постоянно встречающиеся в тексте. Становится понятным стремление сравнить себя со своим предком. Становится понятной та роль, которую отводит себе сам Черчилль, объединяя в одном лице военного, политика и дипломата. Становится понятным и близкий ему формат внешнеполитической деятельности с персонификацией в своем лице союза между разными странами. Поэтому, когда он спрашивает о том, защищала ли Мальборо какая-то сила ^[1261], современные историки не могут не ответить, что если и защищала, то это была определенно та же сила, которая оберегала и самого Черчилля ^[1262]. В подтверждение они приводят собственное высказывание Черчилля о решающем в его жизни моменте — назначении в 1940 году на пост премьер-министра: «Я воспринимал все события такими, какими они были. Я чувствовал себя избранником судьбы, и мне казалось, что вся моя прошлая жизнь была лишь подготовкой к этому часу и к этому испытанию. Я считал, что знаю очень много обо всем, и был уверен, что не провалюсь» ^[1263].

Забавно, но Черчилль был не первым, кто указал на свое сходство с известным генералом. Еще за четверть века до того, как он взялся за написание четырехтомника, на созвучность двух выдающихся личностей обратил внимание первый биограф нашего героя Александр Маккалум Скотт (1874–1928) ^[1264]. Но Черчилль пошел дальше. По мнению исследователей, его объемное произведение стало очередным посланием миру, в котором он заявил о своей гениальности. «Некоторые рождаются великими, — объясняет М. Вайдхорн. — Они знают об этом с самого начала, постоянно сообщая нам об этом, и ничто из того, что судьба способна сделать, кажется, не в состоянии остановить реализацию их величия» ^[1265].

Однако величие редко обходится без труда, непонимания и борьбы. Четырехтомник создавался в богатый на трагические события момент истории и в тяжелый период для самого автора. Разбирая биографию полководца, Черчилль пытался найти ответы на собственные вопросы и лишний раз хотел убедиться в том, что еще не все потеряно. Он выделяет в биографии предка две главные фазы: четырехлетний период стремительного взлета от молодого офицера до полковника и десять лет командования войсками Великого альянса. Но ему интересно не столько это, сколько тот факт, что два звездных периода в жизни Мальборо разделяла «пустыня», по которой он «скитался» и в которой «трудился» на протяжении четверти века. Но, несмотря на столь длительный период безвластия, он никогда не терял надежды вновь оказаться в седле удачи ^[1266]. «Его терпение вошло в поговорку», — сообщает Черчилль ^[1267], который также оказался в пустыне неопределенности. Как и его предок, он набирался в 1930-е годы опыта и готовил себя к новым свершениям, полагаясь лишь на «дар терпения и умение предвидеть ход событий» ^[1268].

Если говорить о схожести судеб Мальборо и Черчилля, на чем так настаивал сам автор, невольно приходит на ум еще одна аналогия. Оба достигли вершины власти в военные времена, и оба лишились ее после заключения мира. Об этом грустном совпадении Черчилль узнает спустя семь лет после публикации четвертого тома. Но еще более грустной окажется другая историческая параллель, которую исследователи обнаружат уже после кончины лидера Британии. Если говорить о единстве судеб, то это единство носило удивительно циклический характер, и то, что начал один — расширение Британской империи, завершил второй. «Вот так они и стоят — Черчилли — у обоих концов истории британского господства, как стражи у величественного храма», — комментируют ученые ^[1269].