Новые заключенные продолжали прибывать в Дахау в большем количестве, чем когда-либо. Некоторые из поездов, которые становились вдоль лагеря, тянули заполненные щебнем, углем и сырьем для заводов грузовые вагоны. Но за другими следовали длинные вереницы вагонов для скота с деревянными бортами, и после того, как охранники вытаскивали из их дверей запорные штифты, наружу выходил еще один «человеческий груз». В казармах вновь прибывшие рассказывали о грудах мертвых тел, которые выгружались прямо по пути и складировались вдоль железнодорожной линии. По словам некоторых заключенных, их привезли в Дахау из других лагерей, которые эвакуировались по мере продвижения союзников. Откуда бы они ни прибыли, у каждого была своя история о пытках, убийствах, голоде и рабском труде. И, похоже, в каждом таком лагере по центру возвышалась высокая труба дымохода, выдыхавшего запах смерти в небо над Европой.
Вместе с появлением новоприбывших опять начались вспышки педикулеза и болезней, разносимых блохами и вшами, которые быстро распространялись в и без того убогих бараках. Женщины делали все возможное ради взаимовыручки, мыли друг другу головы, предлагали больным воду и пытались по мере своих скромных возможностей заботиться о них. Но дальнейшее выживание становилось невозможной задачей. По мере того, как увеличивалось количество рабочих, дизентерия наполняла казармы отвратительным зловонием, а теплый весенний ветерок зачастую нес с собой новый смертельный поцелуй тифа.
Наступил апрель. По ночам было все еще холодно: крыши бараков промерзали насквозь, а руки и ноги Клэр вторили им, когда они с Виви возвращались в свой блок после очередной ночной смены на заводе по производству оружия. Каждая кость в ее теле ныла, мучимая изнеможением, голодом и холодом – этой «святой троицей» концлагеря. Небо за сторожевой башней порозовело, когда над Дахау начал разгораться очередной рассвет, но столб серого дыма, поднимающийся из высокой кирпичной трубы в центре лагеря, запятнал красоту восхода своим мрачным покровом.
Садясь на койку, Виви содрогалась в приступах сухого, болезненного кашля. Клэр принесла ей оловянную чашку с водой, но пока она наполняла ее, Виви уже погрузилась в глубокий сон, поэтому она осторожно поставила кружку под койку – позже пригодится. Она пододвинула край своего одеяла к истощенному, ставшему угловатым телу подруги, заметив на ее груди темную россыпь укусов, там, где сине-белая полосатая рубашка свисала с резко обнажившихся ключиц.
Позже в тот же день, когда Клэр сначала погрузилась, а потом начала пробуждаться от беспокойного сна, внезапное волнение в хижине заставило ее полностью проснуться.
Некоторые женщины, которые должны были выходить на работу в дневную смену, вернулись в казармы, и шум их сапог, стучащих взад и вперед по половицам, громом отражался от стен барака.
– Если у вас есть одеяло, берите его с собой, – крикнула старшая. Она прошла по длинной комнате, встряхивая вымотавшихся заключенных, которые работали в ночную смену, и велела им подниматься. – Быстро. Вам пора уезжать. Собирайтесь на площади как можно скорее.
Клэр мягко похлопала Виви по руке, но не дождалась никакой реакции. Она толкнула ее сильнее, и Виви кашлянула: сухой, грубый звук, который было так больно слышать. Затем Клэр поняла, что у ее подруги сильный жар. Она, как могла, уселась на забитой койке и откинула воротник рубашки Виви. Тогда она увидела то, чего боялась: темная сыпь распространилась на грудь Виви. Она уже видела такую картину, когда пыталась помочь соседкам по бараку. Сомнений быть не могло, это был тиф.
Когда барак опустел, старшая поспешила в угол, где Клэр пыталась заставить подругу сделать глоток воды из жестяной кружки. Веки Виви затрепетали от лихорадки, пылавшей в ее истощенном теле.
– Вставай! Быстро! Тебе нужно быть на площади для переклички.
– Она не может, – сказала Клэр, в отчаянии глядя на старшую. – Она больна. Взгляните.
После беглого осмотра старшая огрызнулась:
– Значит, придется тебе бросить ее. Те, кто настолько болен, что не может уйти, остаются здесь.
– Уйти? – спросила Клэр. – Куда?
– Союзники наступают. Они могут в любой день ворваться сюда. Мой приказ – покинуть лагерь. Мы должны идти на запад, в горы. Собирай все вещи, которые можешь, и выходи наружу.
Клэр покачала головой.
– Я не оставлю ее, – сказала она.
Старшая уже собиралась уходить. Она повернулась, чтобы взглянуть на Клэр.
– В таком случае, – рявкнула она, – ты можешь остаться, мне на это совершенно наплевать. От вас двоих с самого начала были одни неприятности. Но я предупреждаю вас: лагерю конец. СС уничтожает всех, кто остается, больных и умирающих. Если ты останешься, то умрешь вместе с ней.
Голос Клэр был тихим, но решительным.
– Я не оставлю ее, – повторила она.
Старшая по бараку пожала плечами. Затем она повернулась на каблуках и вышла, захлопнув за собой дверь.
Клэр легла рядом с Виви и попыталась хоть немного унять ее жар, смочив угол рубашки и нежно погладив подругу по горящему лбу.
– Я здесь, – прошептала она. – Мы вместе. Все будет хорошо.
Из-за стен доносились приглушенные звуки, главным образом шаги тех, кто спешил на площадь; затем – показалось, что на несколько часов – наступила тишина: наверное, подумала она, производился подсчет оставшихся в живых. Затем снова зашаркали ноги, когда несколько тысяч заключенных начали свой длинный марш через металлические ворота, под запечатленным на них издевательским лозунгом, к Вогезским горам, где осажденные немецкие войска пытались объединиться в одну из последних ударных частей.
Когда свет, проникающий сквозь грязные окна барака, начал тонуть в наступающих сумерках, лагерь затих. Клэр продолжала вытирать губкой лоб Виви. Её кожа была такой же хрупкой, как папиросная бумага, и настолько горячей, что, казалось, вот-вот запылает. Ее подруга бормотала, кашляла и стонала: боль и жар совершенно поглотили ее. В нескончаемой темноте ночи Клэр пыталась заставить ее пить воду и продолжала шептать:
– Я все еще здесь. Мы вместе. Я не оставлю тебя, Виви, – пока, наконец, не заснула сама.
На рассвете Клэр проснулась и увидела, что Виви на нее смотрит. Ее глаза все еще были усыпаны лихорадкой, но она определенно не спала. Клэр убрала с ее лица ореол пропитанных потом волос, молясь, чтобы этот признак знаменовал собой окончание лихорадки, и что ее подруга сможет выздороветь.
Тяжелый топот сапог пробегавших рядом с бараком людей поразил Клэр. Кто бы это мог быть? Может, охранники, которые пришли избавиться от больных и умирающих, как предупреждала старшая?
Но, дойдя до конца барака, шаги стихли. И вдруг раздался грохот стрельбы. Командный голос заставил Клэр сесть. Голос не принадлежал немцу; это был американец.
– Виви, – прошептала она, – они здесь! Американцы. Мы дождались. – Но Виви, казалось, снова погрузилась в бессознательное состояние, каждый вдох вызывал в ее груди тяжкий скрежет.