Моя тропа. Очерки о природе - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Житенёв cтр.№ 10

Удивительна привязанность тетеревов к своим токовищам. Когда тает снег – на болотах полно воды, а они всё равно находят места и токуют, токуют. Рассядутся по кочкам и бурлят-бормочут, а сражаться негде, вокруг вода.

Однажды я ехал по новой железнодорожной ветке, проложенной от Ухты до Троицко-Печорска. Она проходит по довольно глухим местам. Весенняя ночь была светлая, и я не спал. В рассветном зареве прямо из окна вагона я видел, как токующие тетерева слетали от идущего поезда с насыпи, садились на болото между сосенок и продолжали токовать, а один – даже метрах в десяти от насыпи, чуть ли не под колёсами. Поезд тетеревам нисколько не мешал.

Мы увидели их издалека, подкрались к ним и наблюдали за ними около часа, и всё то время они ходили друг за другом по кромке льда, ныряли, снова вылезали на лёд. До них было метров сто двадцать, не меньше, но в восьмикратный бинокль можно было их хорошо разглядеть. Однако чем именно они там занимались, мы так и не поняли. Любовные ли это были игры, кормёжка, или просто так забавлялись – так и не удалось узнать, а хотелось бы. То, что это были самец и самка, сомнений не вызывало, но что они делали?

Выдры на льду Печоры.

Мой мощный телевик-пятисотник, конечно, смог запечатлеть только их силуэты. Я отснял полплёнки, но все кадры были практически одинаковы – пара выдр, идущие одна за одной, и всё. Я не взял с собой МТО-1000, телевик, который даёт двадцатикратное увеличение, но и он бы мне не помог. Очень уж мягкое, без солнца, было освещение.

Мы так долго за ними наблюдали, что, замёрзнув на твёрдом насту, даже развели небольшой костёр подальше от берега, за кустами, и ходили туда греться. Мы делали всё осторожно, и выдры долго не реагировали на нас, просто, видимо, не слышали. В конце концов, когда под Сашей (он был самым крупным из нас) наст обрушился, захрустел, выдры ушли. Причём не сразу исчезли, нырнули, а потихоньку удалились в устье ручья и скрылись за кустами.

Устали с товарищем, есть хочется, и спать просто до смерти. Всю ночь просидели в шалашах, но не без результата. Селезни, разноцветные весенние красавцы, приличной связкой лежат в лодке, и это придаёт нам бодрости.

Причаливаем к невысокому обрывистому берегу. Сейчас, весной по высокой воде борт лодки почти вровень с его краем.

Вдоль берега частый высокий ивняк, у корней кое-где припудренный илом, и широкая покосная поляна. За ней густой ельник. Около него остожье с тремя стожарами и остатками прошлогоднего подгнившего сена. Посреди поляны понижение, а в нём талая вода, замёрзшая ночью. Она немного осела, и это озерко-лужа похоже на зеркало в серебряной раме. Банальное сравнение, но сравнивать больше не с чем, тем более что оно почти точный овал, и отражения ёлок в нём отлично смотрятся.

Лесное зеркало.

Нарубили сухого ивняка, раскочегарили костерок, ощипали двух чирковых селезенчиков и заварили охотничий кондёр. Вытащили для просушки на ветер да на солнышко всё, что было в лодке. Дичь положили в тенёк за маленькую елушку около ивняка на подтаявший сугроб.

Подсадных уток привязали на колышки возле нашего «зеркала». Правда, пришлось его с краю разбить, чтобы была вода. Утки лучше берут еду из воды.

Чтобы не холодно было на сырой весенней земле, я надул матрац и лёг на него подремать, пока не уварились чирки и картошка. Как приятно греет спину костёр, а обветренное лицо – солнышко!

Вдруг мне показалось, что наша добыча на сугробе шевелится. Что за чудо?! Сонливость моментально смахнуло. Смотрю внимательно – нет, не шевелятся наши селезни. Вдруг опять зашевелились! «Юра, – позвал я товарища, – глянь, что делается». Он стоял у костра, и сверху ему лучше было видно, чем мне, что там, у сугроба происходит. Оказывается, это горностай подобрался по ивняку к нашей добыче и дёргал крякового селезня, а вся связка шевелилась. И всего-то в трёх метрах от меня! Вот отчаянный! Ветер на него тянул, вот он нас и нашёл. Вернее не нас, а наших уток, которых решил, видно, присвоить.

Мы его шуганули, но ненадолго. Он опять начал подбираться. Нырнёт за поваленную сушинку или коряжку, спрячется за ней, потом выставит головку, поднимется, обопрётся лапками и высматривает лучший путь. Молниеносный бросок к следующему укрытию, и всё снова повторяется.

Он уже почти перелинял, красавчик. Сверху коричневый, снизу белый, каким должен быть летом, только на крестце немножко белого осталось. Хвостик с чёрным кончиком держит, как флажок, торчком.

Мы его несколько раз гоняли, но он всё время возвращался. Тогда мы ему кинули утиные потрошки. Он тут же ухватил их и поволок, словно толстые верёвки, через покос к ельнику. Мы обхохотались, глядя на то зрелище, потому что он всё время на них наступал и чуть ли не кувыркался через голову.

Когда мы, отдохнув и позавтракав, уложили вещи в лодку, горностай опять появился неподалёку. Запрятал, верно, где-нибудь под валежину свою добычу и явился за новой. Пришлось вытрясти остатки еды возле сугроба, к которому он так упорно подбирался.

Мы ещё не успели оттолкнуться от берега, как он уже там копошился.

Полночь, сумеречно, но по всему видно – скоро белые ночи начнутся. Морозит, а мне всё нипочём. Здесь на краю разлива, у леса – затишье, вода не шелохнется. Я поднял у лодки тент, завалил всю её сверху и с боков еловым лапником и разжёг в своей охотничьей «квартире» примус «Шмель». На нём кипит чайник. Кресло-сиденье я развернул к корме, к бойнице моего плавучего шалаша и жду, когда рассветёт получше, чтобы можно было стрелять наверняка.

На воде лежит длинный шест, привязанный к корме лодки. На дальнем его конце сидит подсадная Дашка, чистит пёрышки. Вторая, Катька, отдыхает в корзине, тоже, слышно, чистится.

Устроился я с комфортом – ружьё на коленях, ноги в валенках, руки греет кружка с крепким сладким чаем. Полный, как говорится, кайф!

Временами откуда-то слышен звон гоголиных крыльев. На Печору метрах в двухстах от меня опустилась огромная стая свиязей. Слышно, как хрипят и свистят селезни, ухаживая за уточками. В метре от подвесного мотора проплыла парочка трескунков. Селезенчик даже приподнялся на хвостике и заглянул в мой скрадок, а стрелять было нельзя – слишком близко до него, стволами можно было достать.

Дашка моя вдруг насторожилась и дала осадку – та-а-а-та-та! И тут же справа, возле чёрного затопленного куста ляпнулась на воду какая-то утка и поплыла к моей. Это был не кряковый селезень – желанная добыча, а какой-то другой. Он не жвакал, не свистел и не хрипел. Совершенно чётко и разборчиво, сипло и как бы с придыханием он выдавливал из себя: «Са-ак-сон! Са-ак-сон!»