Граница миров - читать онлайн книгу. Автор: Кристель Дабо cтр.№ 95

Она пообещала себе изменить этот взгляд.

Лазарус изучающе оглядел Торна сквозь очки, позволявшие ему видеть мир в розовом свете. А может, они также помогали ему выслеживать тени?

– Ну-ну, мой мальчик, я-то знаю, что, несмотря на грозный вид, вы ненавидите жестокость, в точности как и я. Вы уже замарали руки ради вашей женушки. Уверен, что ей не понравится, если вы возьметесь за старое.

По крайней мере с этим Офелия была согласна. Всеми своими когтями она подсоединилась к нервной системе Лазаруса, который выпустил ее плечи, получив мощный электрошок. Она не дала ему времени опомниться от удивления, послав второй электрошок, который отбросил его назад. Потом третий, припечатавший его к Уолтеру. И четвертый, бросивший его на пол. И пятый, не давший ему подняться.

При каждом ударе Офелия про себя считала.

«Шевалье».

«Блэз».

«Элизабет».

«Амбруаз».

«Мой музей».

Она швырнула Лазаруса к противоположной стене, и все полки, охваченные анимизмом, передавшимся залу, обрушили на него выставленные на них керамические посудины.

«Торн и я».

Офелию охватило глубокое омерзение при виде старика, скорчившегося на полу. Серебро его волос окрасилось в цвет ржавчины. Именно она нанесла ему раны. Напрасно она повторяла себе, что он это заслужил, – во рту появился едкий привкус. Она сглотнула, прежде чем встретиться взглядом с Торном, которого покинула вся его убийственная ярость: он глядел на нее в полном ошеломлении.

Нет, нигде не сказано, что только он всегда обязан марать руки. Она отвечала за свой поступок.

– Вы отвезете нас обратно на Вавилон и отведете к Рогу изобилия, – приказала она Лазарусу.

Тот поднял к ней искаженное болью лицо, но страха в нем не было. Даже сейчас, когда он ползал по полу среди осколков посуды, его снедало любопытство, словно эксперимент принял еще более захватывающий оборот, нежели он мог предположить.

– Of course! Таково и было мое намерение, miss Офе…

– Там, – сухо прервала его она, – вы вернете мне мой отголосок. Он никогда не являлся и не будет являться собственностью Центра. Конец игры.

Именно в этот момент, пока Уолтер обмахивал своей смехотворной метелочкой из перьев окровавленный череп хозяина, из живота робота донесся неожиданный голос:

– КТО Я?

Скамья стояла в тени огромной смоковницы. Офелия узнала спины Блэза и Вольфа, но ей понадобилось несколько секунд, чтобы удостовериться: первый сутулился куда меньше обычного; второй, напротив, держался куда менее чопорно. Они не разговаривали, просто сидели рядышком с пиджаками под мышкой и вместе разглядывали виноградники, раскинувшиеся за околицей деревни. Так и не сказав ни слова, они чуть отодвинулись друг от друга, чтобы Офелия могла расположиться между ними. На этой скамейке царил такой мирный покой, что Офелия едва не забыла, какое известие пришла им сообщить. Вместе с ними она поглядела на неспешную вереницу облаков, вдохнула сладкий запах винограда, вместе с ними ловила лучики солнца, проникающие сквозь листву, и вместе с ними подставила лицо ветерку, забравшемуся ей в волосы, под тогу и в сандалии.

– Нам вас не хватало, miss Евлалия.

Влажные глаза Блэза, казалось, вот-вот прольются слезами, но трудно было определить, от печали, или от радости, или же от того и другого. Офелии не понадобилось ничего говорить.

– Не следовало бы вам возвращаться на Вавилон, – проворчал профессор Вольф. – Если миру суждено обрушиться у нас под ногами, пусть уж лучше это случится, когда мы будем сидеть здесь, на скамейке, со стаканчиком в руке.

Он протянул Офелии то, что, по всей видимости, было украденным вином. С его стороны это выглядело как настоящее признание в дружеских чувствах, а потому Офелия согласилась отпить глоток. Ей, как ни странно, понравилось.

– Знаете, – вполголоса сообщил Блэз, – мое невезение ни разу не проявилось с момента, как мы потерпели крушение на этом ковчеге. Черепица остается на крышах, скамейки не ломаются, а погода просто fabulous! ^[77] Ко мне возвращается надежда и вера в будущее без обрушений и изгнаний. В будущее, miss Евлалия, – заключил он, сжимая ее маленькую ладошку в своей, – где мы снова увидимся.

Офелия хотела бы сказать им – и ему, и Вольфу, – что именно ради того, чтобы положить конец обрушениям, она и возвращается на Вавилон, но тогда пришлось бы выложить всю правду – и правду пока неполную, правду, грозящую замарать доверие, которое они питали к Лазарусу, – и к тому же у нее не было времени. Однако они имели на нее право, на эту правду.

– Меня зовут Офелия. Я вернусь, – пообещала она, глядя на их разинутые рты, – и тогда дорасскажу вам всю историю.

Она покинула скамейку и покой, который на ней ощутила. Когда она проходила через деревню-призрак, ее поразило новое оживление, царящее на улицах. Кто наигрывал на музыкальном инструменте, кто раздавал фрукты, кто ухаживал за девицей, кто дрался. Изгнанники с Вавилона завязывали мимические диалоги с туземцами, раз уж те не могли разговаривать. Они опустошали свои карманы, чтобы с гордостью продемонстрировать личные достопримечательности: парящую в невесомости вилку, фосфоресцирующую бритву, мышь-хамелеона… Один мужчина даже совершил настоящий подвиг: когда гвардейцы Поллукса пришли за ним, он умудрился уменьшить свой дом до размера наперстка и унести с собой, но сконфуженно покаялся, что, кажется, забыл кошку.

Офелии пришлось признать: обитатели двадцать второго ковчега были замечательными слушателями. Они проявляли живейший интерес ко всему, что им совали под нос, с расширенными глазами рассматривая, щупая и нюхая каждый предмет, словно не было в мире ничего более замечательного, и при этом без всякого инстинктивного желания чем-либо завладеть.

Офелия замедлила шаг, проходя мимо посудной лавки, покинутой, как и все остальные дома.

Она и не взглянула на красивые фаянсовые тарелки, уже покрывшиеся пылью. Ее глаза были прикованы к собственному отражению в витрине. Она подняла руку; оно подняло руку. Она отступила; оно отступило. Она высунула язык; оно высунуло язык. Оно вело себя как нормальное отражение. И всё же.

КТО Я?

Отголосок не остался в Центре, как подумала Офелия. Без ее ведома он последовал за ней, словно вторая тень, добравшись до фонографического устройства Уолтера.

Теперь она понимала, что обязана отголоску жизнью.

Это он в дирижабле привлек ее внимание к колокольне прямо перед столкновением, которое стало бы для них роковым – и для нее, и для всех пассажиров. Она чувствовала неудовлетворенность из-за невозможности общаться с ним, но и ужас при мысли, что у нее это может получиться, а больше всего она торжествовала, представляя, как наблюдатели стучат по маленькому металлическому попугаю, отныне онемевшему навсегда.