Так не притворяются. Есть что-то еще. Есть какая-то проклятая причина, по которой он ушел, и я найду ее… и его найду. Потому что ненормальная. Потому что моя жизнь без него больше не продолжается. На месте стоит. Как часы без батарейки. Она показывает без пяти шесть утра… то самое время, когда он ушел из отеля, чтобы больше никогда со мной не встречаться.
Но я хотела знать… хотела знать, что Джокер не предавал меня. Это было важно. Настолько важно, что я приехала сюда без приглашения и собиралась унизительно просить Адама помочь мне еще раз… Просить не переставать искать. Просить несмотря на то, что понимала — я ему нравлюсь. Поднялась наверх и уже снизу услышала, как орет музыка в подъезде. Чем выше этаж, тем отчетливей грохот сумасшедшего звука… а потом в удивлении поняла, что эти бешеные басы доносятся из-за двери Адама. Того, кто никогда не слушает музыку.
* * *
Если бы в этот момент надо мной разверзся потолок и появился какой-нибудь старикан в белых одеждах и с длинной бородой, я бы удивился меньше, чем сейчас. Когда передо мной стояла она. Автоматически отошел назад, пропуская ее внутрь и думая о том, что не просто убью Гордеева… я этого урода в такой Ад погружу, что он захлебнется в собственном дерьме.
«В чьих-то крошечных руках — острая игла
И серебряная нить наши шьют сердца,
Взлетают в небо и к ногам падают цветы.
Мы разрываем пополам этот мир — Я и Ты».
© «The SLOE» — «На двоих»
— Привет! Проходи, — жестом поманил ее за собой и направился в зал к ноутбуку, сделал музыку, оравшую так, что стекла дребезжали, тише и прошел в спальню к шкафу. Успокоиться. Мне нужно было успокоиться и думать о том, что делать. А не о том, как буду резать на лоскуты этого гребаного козла за то, что приводил ее к нам. Ведь приводил — слишком уверенно она прошла в комнату. И плевать я хотел на то, что больно будет самому — лишь бы знать, что истекает кровью наравне со мной. Накинул на себя свободную рубашку и натянул штаны, понимая, что намеренно оттягиваю время встречи. Наша, бл**ь, первая с ней встреча лицом к лицу.
Выдохнуть медленно и глубоко, будто перед прыжком с парашютом, и пойти к ней. Остановиться в дверях, жадно впитывая в себя ее образ. Такая красивая вблизи, несмотря на усталый и обеспокоенный вид. Слишком красивая. Темные волосы затянуты в тугой хвост, побледневшее, осунувшееся лицо горит болезненным румянцем. Подняла на меня взгляд, и я мысленно застонал, рассыпаясь перед ней на осколки собственной гордости. Каким идиотом нужно быть, чтобы столько времени запрещать себе видеть её? Тонуть в этом зеленом омуте, на дно которого отбрасывала густые темные тени грусть?
— Будешь кофе? Я чайник ставлю.
* * *
Мне почему-то показалось, что он какой-то не такой. Какой-то взбудораженный моим приходом. Словно никогда в жизни не ожидал меня снова здесь увидеть. Где-то неприятно кольнуло, что я далеко не желанный гость в его доме. Впрочем, я такой же нежеланный и в своем собственном. Можно было привыкнуть. Прошла в прихожую, осматриваясь по сторонам. Ничего не изменилось с моего ухода. Странно, Адам сказал, что живет с соседом, но я почему-то не вижу чужих вещей, взгляд зацепился за обувь у входа, за куртку на крючке. Снова посмотрела на Адама, который прошёл в соседнюю комнату. У него красивое тело. В меру накачанное, подтянутое, скорее худощавое, чем плотное. На коже поблескивают капли воды. Я подошла к окну, раздвигая шторы и выглядывая во двор. Унылое место. Все какое-то серое, незаметное, потерянное. Но мне уже второй раз казалось, что оно какое-то честное. Намного честнее, чем в дорогих кварталах или фешенебельных спальных районах за городом, где все отдает дорогой мишурой, а внутри… внутри постановочные декорации красивых фильмов о правильных людях. Перевела взгляд на рисунки и вздрогнула… Сверху лежал новый эскиз. На нем не было той жуткой девочки, на нем были изображены два человека. Как черное и белое, и они словно сливались друг с другом, только черное перетекало в белое, отбирая пространство себе, оплетая тонкой сеткой паутины. И там, где линии паутины впивались в «белого» человека, видны алые подтеки крови.
— Будешь кофе? Я чайник ставлю.
— Да, спасибо. Буду.
Прошла на маленькую кухню, наблюдая, как он включает конфорку. Волосы все еще мокрые, и рубашка пропиталась водой. Он даже не вытерся насухо. Движения очень резкие, нервные.
— У тебя все в порядке? Прости, что я без предупреждения… Мне нужно было с кем-то поговорить и…, — я подошла еще ближе, останавливаясь у него за спиной, — мне больше не с кем, кроме тебя.
* * *
Вздрогнул, когда подошла так близко, что ее дыхание коснулось затылка и обожгло кожу словно кипятком. Я никогда не реагировал ни на одну женщину настолько остро. Мне казалось это жалкой выдумкой сценаристов, писателей. Депрессивные личности, обращающие внимание на каждую недостойную пристального внимания мелочь. Не должны мужики потом покрываться из-за такой ерунды. Я перетрахал сотню девочек, и мне всегда были чужды эти романтические бредни про «волшебные» прикосновения, вызывающие дрожь по всему телу. Глупости… До нее всё было просто и понятно: есть член, стоящий колом, которому просто жизненно необходимо разрядиться, и есть упругая задница, на которую он, собственно говоря, и реагировал. К черту взгляды и объятия — это только способ заставить раздвинуть ноги.
А потом появилась она… кто знает, если бы встретил ее в реальной жизни… если бы не представлял десятки раз настолько детально каждое касание, каждую ласку и реакцию на нее… Но уже поздно. Уже слишком прочно подсел на этот наркотик в ее лице и соскочить с него теперь хрен получится.
Развернулся к Мирославе и сглотнул, увидев растерянность и тревогу на ее лице. Беспокоится за меня, а у самой глаза, опухшие от слёз. Чёрт, Принцесса, почему? Почему душу выворачиваешь мне своим горем? Заставляешь чувствовать себя виноватым, хотя знаю, что поступил верно. Спрашивает, всё ли у меня в порядке, а мне заорать хочется, что нет. И больше никогда не будет. С тех пор, как узнал, какая она… чистая, настоящая, искренняя. С тех пор, как свихнулся на одном ее имени настолько, что потерял самого себя. Снова. Но в этот раз, видимо, окончательно.
Провел костяшками пальцев по правой щеке и стиснул челюсти, когда будто разрядом тока ударило. Какая же нежная у нее кожа. Яркой вспышкой воспоминание в мозгу, как сминаю ее ладонями, оставляя синяки на всём теле. Как пробую языком, сходя с ума от вкуса ее тела.
Отдёрнул руку, стиснув челюсти и проклиная себя за слабость. Напоминая себе, что я Адам. Сейчас для нее я этот подонок Гордеев.
— О чем ты хотела поговорить, Мира? — Пройти мимо нее к холодильнику, начиная выкладывать на стол сладости, доставая лимон.
Режу его, а сам стараюсь не смотреть на пальцы тонкие, побелевшие от того, как она их стиснула, хочется самому сжать их в своей ладони и ласкать своими, успокаивая, забирая ее дрожь себе.
* * *
Я смотрела на его лицо и не могла понять, в чем перемены. Даже не перемены. Нет. Он все такой же… только взгляд у него иной. И я не могу понять, что именно в нем мне кажется другим. Возможно, я никогда не видела Адама таким напряженным. Он провел костяшками пальцев по моему лицу… а мне, как и несколько дней назад, не захотелось сбросить его руку. Это было странно… потому что я не любила, чтобы ко мне прикасались чужие.