– Правда? И откуда ты знаешь?
– По голосу понял – когда ты говоришь о ней, голос у тебя спокойный.
– Механик еще и психолог?
– Нет, просто механик. А «бьюика» больше нет, верно?
– Однажды бабушка забыла поставить его на тормоз, машина съехала к обрыву и свалилась вниз, в мусорную кучу. И разбилась вдребезги. Я потом несколько дней подряд плакала. И ты это по голосу понял?
– Ага. «Бьюик-роудмастер», пятьдесят четвертого. Я тебя понимаю.
Она склонила голову набок, потом к другому плечу, словно рассматривая меня с разных сторон, как будто я – какой-то дурацкий кубик Рубика.
– Машины и красота, – проговорила она вроде как про себя. – Знаешь, мне сегодня ночью приснилась книжка, которую я читала давным-давно. Наверное, я ее вспомнила из-за этих обломков в Хукене. Она называется «Автокатастрофа», а написал ее Джеймс Грэм Баллард. В ней рассказывается о людях, у которых автокатастрофы возбуждают сексуальное желание. Обломки, травмы. Чужие травмы и собственные. По ней кино сняли – ты, наверное, его видел?
Я задумался.
– Дэвид Кроненберг, – подсказала она.
Я покачал головой.
Она помолчала. Точно уже пожалела – ну да, заговорила о чем-то таком, что вряд ли заинтересует мужика с заправки.
– Я много книг прочел, – сказал я, чтобы ее выручить, – но эту не читал.
– Ясно, – откликнулась она. – В книге рассказывается про опасный поворот на улице Малхолланд-драйв – ночью машины на нем падают с обрыва. Вытаскивать обломки из пропасти дорого, поэтому внизу со временем появляется настоящее кладбище автомобилей, и с каждым годом их гора растет. Настанет время – и пропасть будет заполнена машинами, а значит, новым падать будет некуда и они спасутся.
Я медленно кивнул.
– Их спасут обломки, – сказал я, – наверное, надо мне ее тоже прочитать. Или кино посмотреть.
– Мне кино больше нравится, – сказала она, – книга написана от первого лица, и поэтому она немного однобокая – субъективная и… – она умолкла, – как по-норвежски будет intrusive?
[4]
– Прости, это надо Карла спросить.
– Он уехал на встречу с Ю Осом.
Я посмотрел на стол. Чертежи все еще лежали на нем, и лэптоп Карл тоже не забрал. Возможно, считал, что у него больше шансов убедить Оса в том, что деревне во что бы то ни стало нужен спа-отель, если не станет сразу показывать целую кучу материалов.
– Назойливый? – предположил я.
– Спасибо, – поблагодарила она, – кино не такое назойливое. Обычно камера объективнее написанных слов. А Кроненбергу удалось схватить суть.
– И в чем же она?
В живом глазу загорелась искра, и теперь, когда она поняла, что мне по-настоящему интересно, голос ее оживился.
– В уродстве прячется красота, – ответила она. – Частично разрушенная греческая скульптура особенно красива, потому что по оставшимся неиспорченным фрагментам мы видим, насколько красивой она могла быть, должна была быть, была когда-то. И мы додумываем красоту, с которой действительность никогда не смогла бы соперничать. – Она уперлась ладонями в стойку, словно собираясь запрыгнуть на нее и усесться, как тогда, на вечеринке. Маленькая танцовщица. Тьфу, вашу ж мать.
– Интересно, – сказал я, – но надо бы мне еще поспать.
Огонек у нее в глазу потух, словно лампочка индикатора.
– А кофе твой как же?
В ее голосе я явно услышал разочарование. Ведь она вроде как нашла с кем поболтать. На Барбадосе-то они небось постоянно друг с дружкой треплются.
– Чувствую, мне бы надо еще пару часов отоспаться. – Я выключил кофеварку и убрал оттуда кофейник.
– Разумеется, – согласилась она и сняла руки со стойки.
Я пролежал в кровати с полчаса. Пытался уснуть, пытался ни о чем не думать. Слышал, как внизу стучат по клавиатуре и шуршат бумагой. Нет, ничего не выйдет.
И я повторил все, что уже делал. Встал, оделся и сбежал по лестнице. Пока дверь еще не успела захлопнуться, крикнул: «Пока!» Думаю, со стороны казалось, будто я от чего-то сбегаю.
10
– Ой, привет, – пробормотал Эгиль, открыв дверь и пристыженно глядя на меня.
И этому тоже стыдно. Он наверняка понимал, что я тоже слышу, как в гостиной его дружки играют в какую-то стрелялку и громко орут.
– Мне уже лучше, – быстро проговорил он, – я сегодня могу выйти.
– Лучше не спеши и как следует полечись, – сказал я, – я не за этим пришел.
– Не за этим? – Он явно перебирал в уме, чего еще мог натворить. Похоже, выбрать было из чего.
– Что у тебя покупает Му? – спросил я.
– Му? – Эгиль притворился, будто впервые слышит это имя.
– Жестянщик, – подсказал я, – он тут заходил и тебя спрашивал.
– А, этот. – Эгиль улыбнулся, но глаза были полны страха. Я попал в точку.
– Что он покупает? – Я словно думал, что Эгиль забыл вопрос.
– Да ничего особенного, – выдавил из себя Эгиль.
– И тем не менее хотелось бы знать.
– Сейчас и не вспомню.
– Но платит он наличкой?
– Да.
– Если ты это помнишь, значит помнишь и что он покупает. Давай колись.
Эгиль смотрел на меня, и во взгляде его я увидел мольбу о прощении.
Я вздохнул:
– Тебя ведь и самого это гложет, Эгиль.
– Чего?
– Он что, тебя чем-то держит? Угрожает тебе?
– Му? Нет.
– Тогда чего ты его прикрываешь?
Эгиль непрерывно моргал. В гостиной у него за спиной бушевала война. Глаза у Эгиля были полны отчаяния.
– Он… он…
Терпение у меня заканчивалось, но для внушительности я заговорил чуть тише:
– Не ври, Эгиль.
Адамово яблоко у него подпрыгивало как бешеное, и он отступил назад, в коридор, как будто хотел захлопнуть дверь и сбежать. Но никуда не сбежал. Возможно, он заметил что-то у меня в глазах и вспомнил рассказы о том, как кого-то в свое время поколотили до полусмерти в Ортуне. И Эгиль уступил:
– Он оставлял мне на выпивку.
Я кивнул. Естественно, нанимая Эгиля на работу, я предупредил его, что чаевые мы не берем, что, если покупатель все-таки оставляет сдачу, мы храним эти деньги в кассе на тот случай, если кто-то из нас облажается и у нас будет недостача. Лажается у нас обычно Эгиль. Но он, возможно, об этом забыл, а сейчас я не собирался напоминать ему об этом, как и о том, что называется это не «на выпивку», а «на чай», – мне хотелось лишь убедиться, что я догадался правильно.