– Я буду из мастерской следить, – сказал я. – Мне оттуда Козий поворот видно. Если что-то пойдет не так, звони, ладно?
– Рой! – Она крикнула так, будто видела меня живым в последний раз, как будто меня уносило от нее в открытое море – вот так вмиг трезвеют на яхте молодожены, слегка опьяненные шампанским.
– Увидимся позже, – сказал я. – Помни, что тебе надо сразу позвонить в экстренные службы. Запомни, как все будет, как поведет себя машина, и в точности опиши это полиции.
Она кивнула, выпрямилась, разгладила платье.
– Что… а что потом будет, как думаешь?
– Потом, – сказал я, – я думаю, дорожное ограждение поставят.
68
Было две минуты седьмого, начинало смеркаться.
Сидя у окна конторы, я смотрел в бинокль на Козий поворот. Я прикинул с довольно высокой точностью, что, когда «кадиллак» поедет, видно его будет три десятых секунды – моргать тут некогда.
Я-то думал, что нервничать стану меньше, когда с моей частью будет покончено, – ведь остальное в руках Шеннон, но вышло наоборот. Теперь я сидел без дела, и у меня появилось слишком много времени подумать обо всем, что могло пойти не так. На ум постоянно приходило что-нибудь еще. Разумеется, что-то более неправдоподобное, что-то менее, но душевному спокойствию это не способствовало.
План такой: когда пора будет ехать на стройку разрезать ленточку, Шеннон пожалуется, что плохо себя чувствует и ей надо полежать, и Карлу придется ехать одному. Что если он поедет на церемонию открытия на «кадиллаке», она приедет на праздник в Ортуне на «субару», если ей станет получше.
Я опять посмотрел на часы. 18:03. Три десятых секунды. Опять поднял бинокль. Скользнул взглядом по окнам Смиттов – с момента сегодняшнего происшествия я не видел, чтобы там занавески двигались, посмотрел на гору за Козьим поворотом. Возможно, все уже произошло. Возможно, все кончено.
Я услышал, как к мастерской свернула машина, посмотрел на нее в бинокль, но картинка оказалась нечеткой. Убрав бинокль, я увидел «лендровер» Курта Ольсена.
Заглушив двигатель, он вышел из машины. Меня он видеть не мог, так как я погасил свет, и тем не менее смотрел он прямо на меня, как будто зная, что я там сижу. Он просто стоял: кривоногий, большие пальцы засунул под ремень – словно ковбой, вызывающий меня на дуэль. Затем он прошел к двери в мастерскую и исчез из поля моего зрения. Сразу раздался звонок.
Вздохнув, я поднялся и пошел в мастерскую открывать.
– Добрый вечер, ленсман. Что на этот раз стряслось?
– Привет, Рой. Войти можно?
– Прямо сейчас…
Оттолкнув меня, он вошел в мастерскую. Огляделся, как будто никогда здесь не был. Подошел к полке, где стояли всякие мелочи. Например, растворитель «Фритц».
– Мне интересно, Рой, что тут у тебя происходит.
Я оцепенел. Он наконец во всем разобрался? Что именно здесь окончил путь труп его отца, в прямом смысле слова растворившись во «Фритце»?
Но я увидел, как он стучит пальцем по виску, и понял: речь о том, что в моей голове происходит.
– Когда ты Грету Смитт поджег.
– Так Грета сказала? – спросил я.
– Не Грета, а ее отец. Он видел, как ты уходил, а Грета, по его словам, еще дымилась.
– А Грета что говорит?
– А сам-то как думаешь? Что с салонным феном что-то стряслось, короткое замыкание или еще что-то. Что ты ей помог. Но я в это даже на секунду не поверю, потому что провод наполовину перерезан. Я задам тебе вопрос – и подумай как следует, прежде чем ответить. Чем, черт возьми, ты ей угрожал, что она врать стала?
Пока Курт Ольсен ждал ответа, он то жевал усы, то надувал щеки, как жуткая лягушка.
– Что, Рой, отказываешься отвечать?
– Да нет.
– Так как это называется?
– Делаю, как ты велел. Думаю как следует.
Я видел, как внутри у Курта Ольсена что-то оборвалось и терпение он потерял. Сделав ко мне два шага, он замахнулся правой рукой, собираясь ударить. Я это знаю, потому что понимаю, как люди выглядят перед ударом: они напоминают акул, вращающих глазами во время укуса. Но он остановился – и остановила его какая-то мысль. Рой Опгард в Ортуне субботним вечером. Никаких сломанных челюстей и носов – только выбитые зубы и носовое кровотечение, а значит, Сигмунда Ольсена беспокоить не придется. Рой Опгард из тех людей, кто не теряет голову, а спокойно и расчетливо унижает тех, кто ее потерял. Вместо того чтобы ударить, Курт Ольсен призывно выбросил из сжатого кулака указательный палец:
– Я знаю, что Грете Смитт что-то известно. Ей что-то известно про тебя, Рой Опгард. Что именно? – Он сделал еще один шаг, и я почувствовал, как мое лицо оросило его слюной. – Что она знает про Виллума Виллумсена?
У меня в кармане зазвонил телефон, но Курт Ольсен его перекрикнул:
– Думаешь, я дурак? И я поверил, что парень, который убил Виллумсена, случайно поскользнулся на льду прямо перед вашим с Карлом домом? Что Виллумсен, не говоря никому ни слова, простил многомиллионный долг? Потому что почувствовал, что это правильно?
Шеннон? Я обязан посмотреть, кто звонит, я обязан.
– Ну же, Рой. Виллум Виллумсен за всю жизнь простил своим должникам хотя бы крону?
Я выудил телефон. Посмотрел на экран. Вот черт.
– Я знаю, что вы с братцем приложили к этому руку. Как и когда пропал мой отец. Потому что ты убийца, Рой Опгард. И всегда им был!
Я кивнул Курту, и на секунду поток речи заглох – он вытаращил глаза, как будто я подтвердил слова об убийце, а затем понял – я подал знак, что трубку возьму. И он продолжил:
– Если бы ты не услышал, что свидетель идет, ты бы сегодня Грету Смитт убил! Ты…
Встав в пол-оборота к Курту Ольсену, я заткнул одно ухо пальцем, приложив телефон к другому:
– Да, Карл.
– Рой? Помоги мне!
Словно померк свет, а я вернулся на шестнадцать лет назад.
То же место.
Та же растерянность в голосе моего брата.
То же самое преступление – только на этот раз жертвой должен был стать он сам. Но он жив. И просит о помощи.
– Что такое? – выдавил я из себя.
За спиной у меня вопил ленсман.
Карл заколебался:
– Там Курт Ольсен?
– Да. Что случилось?
– Скоро церемония перерезания ленточки, а приехать туда надо на «кадиллаке», – сказал он. – Но с ним что-то неладно. Наверняка какая-нибудь чепуха – приезжай посмотреть, получится ли у тебя все поправить?
– Сейчас приеду, – сказал я, положил трубку и повернулся к Курту Ольсену. – Мило мы поболтали, но, если у тебя нет ордера на арест, я пойду.