Потому что настоящая любовь не может быть неискренней.
– Зачем ты хочешь сделать меня счастливой? – спросила Беатрис, положив голову мне на плечо. Она любила так сидеть. И любила так спать. А я обожал зарываться лицом в ее густые каштановые волосы, закрывать глаза и замирать, надеясь, что этот миг будет длиться вечно.
Но во время того разговора мы не лежали, а сидели в гостиной, на диване, перед распахнутыми балконными дверьми и смотрели на бульвар Гарибальди. Это был последний день из двух недель счастья, что мне выпали в жизни.
Солнечный, очень теплый день.
– Делать тебя счастливой для меня так же естественно, как жить и дышать, – ответил я, лаская тоненькие пальчики моей женщины. – Все, что ты скажешь. Все, что ты захочешь.
– А вдруг ты меня избалуешь?
– До сих пор не получилось.
– А вдруг получится? – Иногда Принцесса превращалась в сущего ребенка. – Вдруг я только делаю вид, что люблю тебя, и скоро ты познаешь мое истинное «Я»: увидишь пред собой холодную стерву, которой удалось подцепить богача.
– Ты слишком горда для того, чтобы играть любовь.
– Наверное, потому что я наполовину русская.
– Наверное, – не стал спорить я.
Беатрис подняла голову, посмотрела на меня в упор и очень серьезно произнесла:
– Я тебя люблю, Бен, ты делаешь меня счастливой тем, что рядом, тем, как ты на меня смотришь, как прикасаешься, как улыбаешься, глядя на меня и думая, что я этого не вижу, как слушаешь меня, как расчесываешь мне волосы и как обнимаешь меня, когда мы смотрим на звезды.
Вы не представляете, как я был счастлив слышать эти слова. И как боялся, потому что знал, что за ними последует. Но любовь не живет без правды, и этот разговор должен был состояться, потому что моя Принцесса умна и не удовлетворится тем, что мужчина делает ее счастливой. Любая другая девушка удовлетворилась бы, променяв правду на золото, но не она. И поэтому я с ней.
Беатрис хотела, чтобы счастливы были мы, а не только она.
Она вновь положила голову мне на плечо и попросила:
– Расскажи.
И поскольку мы уже знали друг о друге все, мне не потребовалось уточнять, о чем я должен поведать.
– Когда мы встретились… в метро, в вагоне… когда я снял с тебя очки и увидел твои глаза… Я увидел свои глаза, в которые смотрел за пару часов до нашей встречи.
Мне не нравилось об этом рассказывать, но я должен был об этом рассказать.
– В тот день я хотела умереть, – очень тихо сказала Беатрис.
– Я тоже.
Она не удивилась. Она просто хотела знать.
– Что должно случиться, чтобы такой человек, как ты, захотел умереть?
И я ответил:
– Я наблюдал за смертью мира.
– И тебе стало грустно?
– Я чувствовал вину.
– И решил спасти меня, чтобы унять это чувство?
– Нет… – я улыбнулся, наслаждаясь особенной прелестью наших объятий. – Когда я увидел тебя, то захотел жить.
– Как я, – эхом отозвалась Беатрис.
– Как ты, – эхом эха прошептал я.
– Мы говорили об этом, и я помню, как расширились твои глаза, когда я сказала, что захотела жить.
– Я поверил в чудо. И чем больше мы говорим, чем больше открываемся друг другу, тем крепче моя вера.
Она чуть подалась вперед и ткнулась мне в шею. Не поцеловала – обожгла дыханием.
– Я сейчас скажу одну вещь, только ты не смейся и не обижайся. И пожалуйста, ответь очень-очень честно, потому что от этого будет зависеть все, что случится дальше, – едва слышно, отчаянно стесняясь, попросила Принцесса.
– Даю слово.
– Ты тоже чувствуешь, что мы с тобой одно целое?
Нет, орки, невозможно… невозможно быть более счастливым, чем услышав это признание.
– С самого первого мгновения.
– Я не могу уснуть, пока ты не спишь.
– Когда ты ворочаешься, я лежу без сна.
– Мне делается грустно, когда ты печален.
– Когда ты улыбаешься, у меня великолепное настроение.
– Когда ты меня обнимаешь, я становлюсь собой.
– Мне достаточно прикоснуться к тебе, чтобы стало тепло.
– И поэтому я знаю… мы оба знаем, что прячем друг от друга боль, – закончила Беатрис. Я вздрогнул. – Тебе кажется, что, встретив меня, ты сумел с ней справиться, но это не так.
Очень умная… очень чуткая… Она знала, что мы можем оставаться счастливыми столько, сколько пожелаем, что можем прожить век, зная лишь друг друга и наплевав на мир, но в этом счастье не будет искренности, только красивый глянец.
Она хотела больше.
И знала, что я могу дать больше.
Она хотела, чтобы я справился с той тьмой, что притаилась в глубине моей души.
– Иногда ты замолкаешь и задумываешься, – рассказала Беатрис.
– Иногда ты долго лежишь без сна, – ответил я, целуя пальчики Принцессы.
– Иногда ты подходишь и берешь меня за руку, потому что мое тепло помогает изгнать демонов, что грызут тебя изнутри.
– Иногда ты злишься на себя за то, что не можешь быть счастливой. Ты понимаешь, что у тебя есть все, но тебе этого мало.
– У каждого из нас есть нечто незаконченное.
– И мы не успокоимся, пока не завершим.
Она посмотрела на меня в упор:
– Мы психи?
Да, потому что тень улыбки на любимых губах свела меня с ума.
– Мы – люди, – ответил я, с наслаждением запуская пальцы в густые волосы Принцессы. – Просто нам недостаточно быть заурядными.
– С тобой все ясно, а откуда это во мне?
– Гордость.
Беатрис прищурилась, не поняв ответа:
– Почему именно гордость?
– А что еще не позволяет смириться?
Ответа у нее не нашлось.
Затем Принцесса кивнула, показывая, что соглашается, и продолжила:
– Мои родители умерли от некроза Помпео, их смерть считается естественной, но я не могу отделаться от ощущения, что кто-то несет ответственность за трагедию: за пережитый мною ужас, за кошмар, который окутал планету. Я не могу ничего доказать, но не могу перестать об этом думать. Мне кажется, что есть люди, виновные в катастрофе, и когда мне так кажется, я испытываю боль от того, что не могу до них добраться. – Беатрис тихонько вздохнула. – Ты считаешь меня сумасшедшей?
– Для этого у меня слишком нестабильная психика.
Она рассмеялась:
– Я знала, что ты ответишь именно так.