КГБ Андропова с усами Сталина: управление массовым сознанием - читать онлайн книгу. Автор: Георгий Почепцов cтр.№ 98

Как видим, жесткость системы проявлялась и тут. Кстати, можно вспомнить, что у издательства был еще один гриф — «Для научных библиотек» [21]. Это были философские, экономические книги, которые иногда попадали в продажу. Покупатель, конечно, радовался, если ему в руки чудом попадала такая работа, что помню, как сейчас.

Литературоцентричность СССР, во многом связанная с тем, что Союз был идеологической державой, где цитаты классиков марксизма-ленинизма заменяли тома исследований, автоматически поднимала книгу на самый высокий пьедестал. И читали тогда гораздо больше, хотя бы потому, что не было интернета.

И. Щербакова говорит: «Литература у нас замещала не только язык, она замещала знания. Откуда было узнать про войну, на самом деле, про лагерь? Откуда было узнать вообще, из чего этот мир создан, если не было философов? Я никогда не забуду, я открываю дневник Натана Эйдельмана и читаю, на дворе чуть ли не конец 60-х годов, он пишет: говорят, у Бердяева есть книжка о коммунизме… И я думаю: господи, он не читал! О чем вообще тогда говорить, где язык, традиции? Уничтожено все, порушено. И конечно, наша большая трагедия в том, что людям так спрямили сознание, что современные вещи в него не укладывались, что они с огромным трудом пробивали себе дорогу. Но диссиденты вообще играли очень маленькую роль. Ну, что, была „Хроника текущих событий”, а я говорю о широком круге читателей. Который был, между прочим, невероятно широким! Какой модернизм, когда мне нужны были для дипломной работы цитаты из Фрейда, на дворе стоял 1972 год, и мне нужно было подписывать в университете у «треугольника» пропуск в спецхран, чтобы по-немецки прочитать, потому что на русский у нас это не переводили» [22].

И несколько туманная категория антисоветской литературы сразу возникает в этом контексте. А. Иванов считает, что «оппозиция между советским и антисоветским рождена не в антисоветском поле, а в советском поле, причем в самом негативном смысле этого поля, в смысле управляемости, контроля и так далее». Б. Дубин подтверждает это: «Противопоставление советского и антисоветского, конечно, принадлежит советскому. Но само советское, я думаю, из опыта не уходит. И мне бы не хотелось, чтобы оно ушло из опыта нашего чтения, из литературы, из опыта нашей памяти и так далее. Для меня, это сугубо частное высказывание, я думаю, что здесь примерно как при яхтовождении — надо выстраивать какой-то сложный угол, чтобы учитывать советское, учитывать то в советском, что не было советским. У Олега Юрьева, замечательного поэта и прозаика, литературного критики и эссеиста, недавно вышла книжка „Заполненное зияние", где он старается показать, что, вообще говоря, разрыва между обэриутами и второй ленинградской культурой 70-80-х годов не было, но ниточки были очень тонкими» [Там же].

Антисоветское все равно всегда было «вкуснее» для читателя, чем советское. И это не только из-за запретного плода, а скорее из-за другой модели мира. Но эта литература была доступна немногим. За хранение таких книг люди получали реальные сроки. Например, это можно увидеть по судьбе доцента Киевского университета М. И. Белецкого, который был также и «подписантом» [23–25].

Изданные советские книги время от времени тоже проходили цензуру. Чистка библиотек была постоянным явлением. Переведенный автор мог дать не то интервью, например, поэтому лучше всего переводились авторы, которые уже отошли в мир иной. Они уже ничем не могли навредить своему детищу.

Особенно серьезно все это выглядело в довоенное время, когда после каждой чистки следовало пересматривать библиотечные фонды: «Повсюду возникали вопросы о проведении новой политики — как быть с изданиями Ленина, редактором которых был Каменев, как быть с журналами, в которых находятся статьи многочисленных «врагов народа», что делать с воспоминаниями о Ленине, которые написали Бухарин, Троцкий и другие? 4 апреля начальник Горьковского Крайлита в письме в Главлит советовался, нужно ли изымать произведения Рязанова, Рубина, Преображенского, Слуцкого, Волосевича, Мадьяра, Вардина, Шляпникова, а упоминая литературу о Ленине отметил: „Такое обилие сомнительных изданий, что если их взять, то в библиотеках почти ничего не останется”» ([26], см. также [27]).

Уже в наши дни возникла проблема иного рода — библиотеки забивались пропагандистской литературой, которую никто не читал: «В 50-80-е гг. в библиотеки десятками, сотнями экземпляров хлынула литература, прославляющая вождей — от Сталина до Брежнева, просто конъюнктурные издания общественно-политического содержания. Ни имена авторов, ни пропаганда их всеми средствами устной, наглядной и печатной информации, ни присуждение им премий не могли заставить людей приобрести эти произведения в личные собрания, а вот библиотеки из года в год обязаны были выкупать их в огромном количестве» [28].

Это расхождение в поведении в рабочее и свободное время человека. Даже в школе были политинформации. Но пропаганда хороша на работе, дома же она никого не интересовала. Люди начинали жить своей жизнью.

Интересно, что по работе Главлита можно отслеживать все тенденции политической жизни в объективных параметрах, например, когда была оттепель, а когда стали «закручивать гайки»: «В период „оттепели” в работе Главлита прослеживались определенные либеральные тенденции. Например, в начале 1960-х гг. комиссия по контролю книжных фондов больше разрешала, нежели запрещала. Так, из спецхрана в общие фонды библиотек были возвращены издания репрессированных в период сталинизма авторов, или те, в которых упоминались „враги народа". Однако с середины 1960-х гг. вновь стали усиливаться охранительные черты цензуры. Этот процесс не был одномоментным и зависел от многих внешне- и внутриполитических обстоятельств. Особую роль сыграла консолидация консервативных сил в КПСС и правящих партиях восточноевропейских государств по сопротивлению „Пражской весне” (1968). Одним из этапов усиления цензурного контроля стал апрельский пленум ЦК КПСС 1968 г., принявший постановление „Об актуальных проблемах международного положения и борьбе КПСС за сплоченность мирового коммунистического движения”. В документе отмечалась необходимость усиления партийного контроля над литературой и искусством. Поворотным моментом, трансформировавшим стиль „постоттепельной” цензуры, большинство исследователей называют закрытое постановление ЦК КПСС от 8 января 1969 г. „О повышении ответственности руководителей органов печати, радио, телевидения, кинематографии, учреждений культуры и искусства за идейно-политический уровень публикуемых материалов и репертуара”. Так редакторы и издатели вовлекались в систему партийно-государственного контроля» [29].

Партия конструировала этот мир по своему подобию. Только единицы могли отклониться от таких искусственных конструкций. Повсюду стояли памятники, придававшие режиму монументальность. В период застоя возникла любовь к юбилеям, количество которых все нарастало. Мир, по сути, был повернут назад — в прошлое, где и «спряталось» все хорошее. Мозги людей также трансформировались под эти требования, что только у нас находится самый правильный мир.

Л. Млечин, написавший, что ему случайно (?) довелось читать книги из спецредакции издательства «Прогресс», приходит к интересному выводу: «Я читал эти книги многие годы, расширяя свои представления о мире. И вот что меня потрясло. В нашей редакции многие имели возможность приобщиться к этому кладезю информации. Но большую часть этих книг никто и никогда даже не брал в руки! Система целенаправленного воздействия на умы и души людей оказалась весьма эффективной» [30].