Я замечаю, что мои пальцы стали липкими от темно-синей краски. Свежей краски. И тут я вспоминаю вспышки света, которые видела из окна спальни. Все-таки это были не светлячки. Кто-то стоял снаружи, на каменной тропе, и наблюдал за моим окном. Значит, пока я жила в Вахте Броуди, пока спала, сбросив одежду, в своей комнате, Бен тайно рисовал мой дом. И меня.
Ночевать у него в доме нельзя.
Бегу наверх и нервно выглядываю в окно, опасаясь, что увижу машину Бена, тормозящую на подъездной аллее. Но там пусто. Я волоку свой чемодан вниз по лестнице – бум-бум-бум – и на колесиках везу к своему автомобилю. Генри увязывается за мной, поэтому я за ошейник тащу его обратно и запираю в доме. Пусть я тороплюсь уехать, но мне не хочется быть в ответе за неповинного пса, если его собьют на дороге.
Отъезжая, я постоянно смотрю в зеркало заднего вида, но погони нет. Как нет и доказательств вины Бена, не считая беглого взгляда на ту картину в его студии. Но этого недостаточно, чтобы обращаться в полицию, повод слишком ничтожен. Да и кто я такая? Женщина, которая приехала провести лето на побережье. А Бен принадлежит к столпам здешнего общества, в городке жило несколько поколений его семьи.
Нет, картины мало для заявления в полицию, но вполне достаточно, чтобы заставить меня нервничать. Я должна обдумать все то, что знаю о Бене Гордоне.
Я выезжаю из городка и тут, поворачивая на дорогу, ведущую из Такер-Коува на юг, вспоминаю о Ганнибале. От досады я хлопаю по рулю. «Ты скотина, а не кот! Разумеется, из-за тебя все усложняется».
Я выписываю резкий поворот и еду в сторону Вахты Броуди.
Сейчас ранний вечер, и в сгущающейся мгле туман кажется плотным, почти что осязаемым. Я выхожу из машины и осматриваю передний двор. Серая дымка – серый кот. Я не увижу его, даже если он будет сидеть всего в нескольких ярдах от меня.
– Ганнибал! – Я обхожу дом, еще громче окликая кота. – Где ты?
И только после этого сквозь шум волн пробивается слабое мяуканье.
– Иди сюда, гадкий мальчишка! Иди сюда!
И снова раздается мяуканье. В тумане кажется, что звук идет отовсюду сразу.
– Ужинать! – ору я.
Ганнибал отвечает требовательным «мяу», и я понимаю, что кот где-то наверху. Я задираю голову и сквозь туман различаю какое-то движение. Это хвост, который нетерпеливо дергается из стороны в сторону. Ганнибал сидит на вдовьей дорожке и смотрит на меня сквозь перекладины ограждения.
– Как, черт возьми, ты там оказался? – кричу я ему, но мне уже ясно, что произошло.
Я так торопилась сложить вещи и уехать, что, прежде чем запереть дверь, не осмотрела вдовью дорожку. Ганнибал мог выскользнуть наружу, а оттуда ему не выбраться.
Медлю на веранде: заходить в дом не хочется. Всего несколько часов назад я в страхе сбежала из Вахты Броуди, полагая, что больше сюда не вернусь. А теперь мне придется снова переступить этот порог.
Отпираю дверь, вхожу, зажигаю свет. Все выглядит как обычно. Та же подставка для зонтов, тот же дубовый пол, та же люстра. Я глубоко втягиваю воздух, но запаха моря не чувствую.
Я начинаю подниматься по лестнице, ступени привычно поскрипывают. На втором этаже все погружено во мрак, и я задаюсь вопросом: а вдруг он поджидает меня там, во тьме, вдруг он за мной наблюдает? Наверху я снова щелкаю выключателем и вижу знакомые кремовые стены и лепнину под потолком. Все тихо.
«Здесь ли ты?»
Остановившись, я заглядываю в свою спальню, которую покинула в спешке. Ящики комода выдвинуты, дверца шкафа распахнута. Направляюсь к лестнице в башенку. Дверь скрипит, когда я открываю ее. Прошли те ночи, когда я стояла у подножия этой лестницы, дрожа от предвкушения и мысленно вопрошая: какие удовольствия и пытки уготованы для меня? Иду вверх по ступеням, вспоминая, как шелестел шелк у моих лодыжек, а мою ладонь крепко-накрепко сжимала его рука. Рука, чье прикосновение могло быть одновременно нежным и жестоким. Сердце колотится как сумасшедшее, когда я оказываюсь в башенке.
Она пуста.
В полном одиночестве я стою в этой комнате, и меня переполняет такая тоска, будто бы мою грудь полностью опустошили, будто бы мое сердце вырвали.
«Я скучаю по тебе. Кем бы ты ни был, призраком или демоном, добром или злом. Я бы очень хотела увидеть тебя в последний раз».
Но – ничего: ни завитков эктоплазмы, ни дуновения соленого ветра. Капитан Джеремия Броуди оставил этот дом. Он покинул меня.
Настойчивое мяуканье напоминает мне о том, зачем я пришла сюда. Ганнибал.
Я открываю дверь на вдовью дорожку, и мой кот неторопливо, будто король, заходит в комнату. Он усаживается у моих ног и сердито смотрит на меня снизу вверх, словно спрашивая: «И что, где мой ужин?»
– Еще немного, и я сделаю из тебя меховой воротник, – ворчу я, стаскивая его вниз на руках.
Я с утра не кормила его, но он кажется мне тяжелее, чем обычно. С трудом удерживая в руках эту охапку меха, я сворачиваю к лестнице, чтобы спуститься, и замираю.
В дверном проеме стоит Бен.
Выскользнув из моих рук, кот тяжело спрыгивает на пол.
– Ты не сказала мне, что уезжаешь, – говорит он.
– Мне нужно было… – Я смотрю на кота, который крадется прочь. – Найти Ганнибала.
– Но ты забрала чемодан. И даже не оставила мне записки.
Я отступаю на шаг.
– Было уже поздно. Мне не хотелось, чтобы он остался здесь на всю ночь. И…
– И – что?
Я вздыхаю:
– Прости, Бен. У нас ничего не выйдет.
– И когда ты собиралась сообщить мне об этом?
– Я пыталась сказать. Моя жизнь сейчас – сплошная катастрофа. Я не должна завязывать никаких отношений, пока не сумею разобраться в себе. Так что дело во мне, Бен. Ты ни при чем.
Он с горечью смеется:
– Так всегда говорят.
Он идет к окну, останавливается и, ссутулившись, смотрит в туман. Бен выглядит таким сломленным, что я почти жалею его. А потом вспоминаю о неоконченной картине с изображением Вахты Броуди и женским силуэтом на фоне окна. На фоне окна моей спальни. Я делаю шаг в сторону лестницы, затем еще один. Если двигаться тихо, я могу спуститься, прежде чем он спохватится. И попытается меня остановить.
– Мне всегда нравился вид из башенки, – говорит он. – Даже когда все заволакивает туман. Вернее, особенно когда все заволакивает туман.
Я делаю еще шаг, отчаянно пытаясь не наступить на скрипучую половицу. Не вспугнуть бы его…
– Раньше этот дом был всего-навсего кучей гнилого дерева и разбитого стекла. Эта куча так и напрашивалась на то, чтобы к ней кто-нибудь поднес спичку. Она тут же бы вспыхнула.
Еще шаг назад.
– А эта вдовья дорожка держалась на честном слове. Но перила были крепче, чем казались.