Как я стал собой. Воспоминания - читать онлайн книгу. Автор: Ирвин Д. Ялом cтр.№ 23

Я позвонил профессору, в воскресенье поехал на поезде в Нью-Хейвен, влюбился в эту «Ламбретту» с первого взгляда и в тот же день вернулся на ней в Нью-Йорк. После этого проблема парковки была решена: я добирался на «Ламбретте» на работу, заводил ее в лифт и ставил в своем кабинете. Несколько раз мы с Мэрилин приезжали на Бродвей, без проблем парковали свое средство передвижения и шли в театр.

Во время интернатуры психиатрической практики у меня не было, но я старался быть поближе к отделению психиатрии и присутствовал на клинических разборах и докладах об исследованиях. Один проект, вызвавший у меня огромный интерес, включал применение недавно открытого соединения, диэтиламида лизергиновой кислоты (ЛСД), которое предположительно давало психоделические эффекты.

Два молодых исследователя этого отделения выясняли, воздействует ли ЛСД на подпороговое восприятие (то есть восприятие, которое возникает за пределами осознанности), и искали волонтеров для краткого эксперимента. Я вызвался добровольцем. ЛСД был синтезирован так недавно, что единственным известным способом проверить его эффекты был сомнительный метод с использованием сиамских бойцовых рыбок. Выстраиваясь для битвы, эти рыбки создавали строгий боевой порядок, а всего пара капель ЛСД, добавленная в воду, полностью меняла их поведение. Число капель, необходимое для нарушения боевого порядка бойцовых рыбок, и стало мерилом эффективности ЛСД.

Нам, четверым добровольцам, выдали по стакану «приправленного» ЛСД апельсинового сока, а час спустя усадили перед большим экраном, на который тахистоскоп проецировал картинки с такой быстротой, что рассмотреть их осознанно мы не могли. На следующее утро нас попросили вспомнить все фантастические образы, которые приснились нам ночью, и зарисовать их.

Я рисовал два типа картинок: несколько лиц с длиннющими носами и безногого мужчину. На следующий день исследователи прокрутили перед нам те же картинки с нормальной скоростью. Одной из них оказалась популярная реклама леденцов «Спасатель», в которой канатоходец рискованно удерживал на носу упаковку конфет, а другой – фотография гвардейца у Букингемского дворца, одетого в алую куртку и черные брюки, причем брюки сливались с фоном – черной стеной караульной будки. Эти результаты восхитили меня. Я на личном опыте познал, что такое подпороговое восприятие: я «видел» образы, не зная, что видел их.

К концу моей интернатуры ампул с ЛСД оставалось еще немало, и исследователи отдали их мне для личных экспериментов. Я, Мэрилин (только однажды) и кое-кто из коллег-врачей испытали его, и на меня произвели глубокое впечатление изменения чувственного восприятия во время ЛСД-трипов: звуки и визуальные образы разительно менялись.

Я целый час наблюдал, как мои обои меняют цвет, и совершенно иначе слышал музыку. У меня возникало странное ощущение, что я стал ближе к реальности или к природе, словно ощущал сенсорную информацию без обработки и непосредственно, без каких бы то ни было фильтров между мной и моим окружением. Я чувствовал, что воздействие этого вещества очень значительно, оно не для развлечений. В паре случаев я с испугом осознавал, что не могу по собственной воле прекратить его эффекты, и меня тревожила их возможная необратимость.

Приняв одним ноябрьским вечером последний из остававшихся у меня образцов, я надолго ушел гулять – и мне чудилась угроза в голых ветвях, напоминавших зловещие деревья из диснеевского фильма о Белоснежке. После той прогулки я не принимал этот препарат ни разу, но в последующие годы в нескольких публикациях было высказано предположение, что эффекты ЛСД воспроизводят симптомы шизофрении. Начав встречаться с пациентами-шизофрениками в начале своей врачебной практики, я написал работу о главных различиях между опытом приема ЛСД и переживаниями психотика. Эта работа, напечатанная в «Медицинском журнале штата Мэриленд», была моей первой опубликованной статьей.

Год интернатуры оказал на меня трансформирующее влияние: к концу этих двенадцати месяцев я стал ощущать себя врачом и почувствовал себя сравнительно уверенно, имея дело с большинством заболеваний. Но это, конечно, был очень тяжелый год с ненормированным рабочим днем, вечным недосыпом и частыми ночными бдениями.

Однако каким бы изнурительным ни был период моей интернатуры 1956–1957 годов, Мэрилин доставалось еще больше. Хотя в те времена лишь очень немногие женщины стремились получить докторскую степень, мы с Мэрилин всегда по умолчанию считали, что она станет преподавателем университета. Я не знал ни одной другой замужней женщины с подобными планами, но она всегда казалась мне исключительно умной, и ее решение получить докторскую степень было для меня совершенно естественным.

Пока я доучивался в Бостонской медицинской школе, Мэрилин получила диплом магистра в Гарварде, специализируясь на французском и немецком языках. Когда меня приняли в интернатуру в больницу Маунт-Синай в Нью-Йорке, она подала заявление на продолжение обучения в Колумбийском университете, на факультете французского языка.

Собеседование Мэрилин с Норманом Торри, грозным главой французского факультета, вошло в наши семейные предания. Профессор Торри бросил изумленный взгляд на восьмимесячный живот Мэрилин: наверное, ему никогда прежде не приходилось видеть беременных претенденток. А потом еще сильнее поразился, узнав, что у нее уже есть годовалый ребенок. Извиняющимся тоном профессор Торри заметил, что для получения финансовой помощи от университета требуется, чтобы студенты преподавали два курса и сами изучали четыре, – он предполагал, что на этом собеседование и кончится. Но Мэрилин тут же ответила: «Мне это по силам».

Пару недель спустя от него пришло письмо с сообщением, что Мэрилин принята: «Materfamilias ^[17], у нас есть для вас место». Мэрилин договорилась об уходе за детьми и с головой погрузилась в учебу и работу. Меня хотя бы поддерживали товарищеские отношения с коллегами-интернами, но Мэрилин была полностью предоставлена себе. Она заботилась о двух наших детях, получая кое-какую помощь от домработницы и почти совершенно никакой – от мужа, который не ночевал дома каждые вторые сутки и каждые вторые выходные. Впоследствии Мэрилин всегда считала этот год самым трудным в своей жизни.

Я мчусь на своей «Ламбретте», Мэрилин сидит сзади, обвивая меня руками. Я ощущаю ветер, бьющий в лицо. Смотрю на спидометр. Сто километров в час, сто десять, сто двадцать… Я выжму сто тридцать. Я могу это сделать. Один, три, ноль. Я знаю, что могу. Все прочее не имеет значения. Руль вибрирует – слегка, потом сильнее и сильнее, и я начинаю терять управление. Мэрилин кричит: «Стой, остановись, Ирв, тормози, мне страшно! Пожалуйста, остановись! Пожалуйста, пожалуйста!» Она вопит и молотит меня кулаком по спине.

Я просыпаюсь. Сердце бешено стучит. Я сажусь в кровати и нащупываю пульс – больше ста. Проклятый сон! Я знаю его наизусть – он снился мне много раз. И я точно знаю, что вызвало его в этот раз. Прошлым вечером я читал в постели отрывок из книги «В движении» Оливера Сакса, где он описывает, как был членом «Клуба сотни» – группировки молодых мотоциклистов. И они гоняли на своих мотоциклах со скоростью выше ста шестидесяти километров в час.