Маша накормит, Маша уложит. А на что тогда мать? Этим вопросом она не озадачивалась.
Просто было весело жить, интересно. Какой-то бесконечный круг, неустанный забег – каждый день, каждый вечер.
Думала об одном – как все успеть? Как не пропустить то или это?
А пропустила самое главное. Мужа упустила. Да ладно, с ним давно все было понятно. А вот что сына упустила – вот здесь ей прощения нет. Невестку свою упустила, тихую, бледную, сероглазую девочку с длинной косой. Не заметила, как внучка появилась в ее жизни и как они с матерью исчезли.
Сейчас ей выпал шанс наверстать то, что потеряла, что выскользнуло из рук.
Жаль, замолить не может – неверующая. Ах, как бы это помогло.
Но за этот волшебный, сказочный шанс – наверстать – Софья Павловна бесконечно его благодарит – как умеет. Каждый вечер, каждый, повторяет: «Спасибо, спасибо! Спасибо. Только поэтому еще жива, после всего, что у меня было. Только за это держусь. И обещаю себе и тебе: сделаю все, что смогу! Для этой единственной девочки, для моей внучки. Обещаю, клянусь».
Клятвы держать она умеет.
Только бы еще пожить! Не для себя – от себя она порядком устала. Для этой девочки. Чтобы успеть. Неужели Аля никогда не назовет ее бабушкой? Она так этого ждет!
А вот дождется ли?
* * *
Пансионат показался девицам скучным.
– Богадельня! – скривившись, выдала Оля. – Одно старичье!
На первый взгляд так оно и было – по уютным аллейкам чинно расхаживали старушки в панамках и светлых платьях и старики в парусиновых брюках и теннисках.
Оживленно болтая, они даже кокетничали друг с другом, нарочито громко смеялись и спорили. Жеманно нюхали высокие колючие кусты чайных роз, садились на лавочки передохнуть, обмахиваясь панамками и газетами, и обсуждали порядки в пансионате – в основном, конечно, питание. Питание им не нравилось – постоянное, обязательное бурчание.
А девочек питание не волновало. Их волновало другое – море!
Пропустив обед и быстро переодевшись в купальники, они сразу же побежали на пляж.
Оля тут же скорчила гримаску:
– Фу, галька, не песок!
А Але на это было наплевать: галька, песок – какая разница? Перед ней безгранично и вольно расстилалось огромное, безбрежное море. Оно было золотистым, сиреневатым, блестящим. Именно таким, каким она его представляла.
Сбросив шлепки, Аля со всего разбегу бросилась в воду.
Вода обожгла, вздрогнула, расступилась и приняла Алю в объятия – нежные, шелковистые, бархатистые, сладкие.
Аля закрыла глаза и замерла.
Оля стояла на берегу и пробовала воду ногой: ей было холодно и страшновато вот так, с размаху, бездумно влететь в эту непроглядную синь. Аля махала ей рукой, звала, и та решилась. Заходила аккуратно, поеживаясь и передергивая плечами. Наконец окунулась и она.
Девочки плескались у берега, брызгали друг на друга, смеялись, и на их лицах, прекрасных, чистых и юных, было написано безграничное, неиссякаемое счастье.
Номер был двухкомнатный – в маленькой спальне расположилась Софья, а в гостиной на раскладном диване Оля и Аля.
После ужина – котлета с пюре, творожная запеканка и мутноватый, приторный чай – девочки отпросились гулять. За воротами пансионата жизнь била ключом: со всех сторон раздавалась музыка, мелькали афиши кинотеатров, светились окна кафе, на каждом шагу продавали мороженое и сладкую вату, вкусно пахло кофе и горячими булочками, а по бульвару, центральному променаду, шли толпы людей.
– Ничего себе, а! – испуганно и восторженно шепнула Аля. – Прямо какой-то карнавал, правда?
– Почему карнавал? – равнодушно отозвалась Оля. – Обычное курортное место.
«Обычное? Для кого-то обычное, да, только не для меня. Мне кажется, я попала в сказку, в дивный, волшебный мир, где кругом один праздник и все счастливы и беззаботны. А разве такое бывает?» – с восторгом подумала Аля.
Как взрослые, они сели за стол в уличном кафе. Оля важным голосом заказала мороженое и кофе.
– Шампанского хочешь?
Аля категорически отказалась.
Они пили горький невкусный черный кофе, ели подтаявшее мороженое из металлической вазочки и разглядывали прохожих.
Молодежи было полно – по шумной улице фланировали девицы в ярких сарафанах и платьях, в туфлях на высоких каблуках, густо накрашенные и увешанные серьгами и бусами. Они встряхивали пышными, начесанными гривами и плотоядно смотрели по сторонам.
Парни, патлатые, загорелые, мускулистые, в обтягивающих майках и брюках, курили и бросали короткие, но красноречивые взгляды на девушек.
Кто-то останавливался для знакомства, кто-то просто обменивался взглядами, присматриваясь друг к другу.
Это было похоже на ярмарку женихов и невест, конкурс, кто красивее и привлекательнее.
Гремела музыка – Оля объяснила, что это с танцплощадок.
– Пошли посмотрим, – предложила Аля.
На танцполе, круглом и тесном, толпились пары. На небольшой сцене играл ансамбль – две гитары, барабан и баян. Оля презрительно хмыкнула.
Вдоль забора стояли в ожидании, в нетерпении, переминаясь с ноги на ногу, те, кого не пригласили танцевать. Их, бледных, нервных, с нездорово горящими глазами, было жаль.
Оля вглядывалась в толпу танцующих.
– Вот тот ничего, в серой майке! – кивнула она на высокого, кудрявого парня.
Але было все равно. Все ее мысли были заняты только Максимом – кто может сравниться с ним?
Через пару дней все образовалось, встало на свои места.
Софья нашла себе компанию по преферансу и была счастлива, оживленна, пребывала в замечательном настроении. Компания собиралась в закрытой беседке, где играли и неторопливо беседовали, лишь делая перерывы на обед и ужин. Оля тоже нашла компанию – целыми днями пропадала у теннисного стола, где собиралась молодежь со всей округи. Словом, все были при деле.
Але это очень подходило: ее никто не доставал, не мучил разговорами – она принадлежала самой себе. А уединение она очень любила. Да и к тому же было море, легкое, доброжелательное, сверкающее золотом утром и потемневшее, серое, словно уставшее, к вечеру.
Аля сидела на берегу и смотрела на воду. И, разумеется, думала о Максиме. Как он там? На даче или в Москве? И когда они теперь увидятся? Неужели только следующим летом? Иногда она отправлялась гулять, бродила по узким, заросшим густыми пирамидальными тополями улочкам с веселыми зелеными и голубыми заборами, с белеными хатками, перед которыми буйно и пестро цвели разноцветные палисадники. Из-за заборов свешивались тяжелые ветви фруктовых деревьев, поспевающих груш и яблок и уже опадавших, перезрелых абрикосов и вишни.