Феликс и Незримый источник и другие истории - читать онлайн книгу. Автор: Эрик-Эмманюэль Шмитт cтр.№ 28

– Ну и зря, теперь вы знаете, что там, в конце.

Когда она отошла, он вытер пот со лба носовым платком размером чуть ли не со скатерть.

– Какое разочарование! Вся работа коту под хвост… Я чувствую в этом нечто зловещее.

– Чего?

– Теперь мне суждено скучать… Чем я заполню грядущие годы?!

И тут меня осенило. Я вытащил из ранца документ, который хозяин книжного магазина с улицы Журден вручил мне, когда я закупал у него школьные принадлежности.

– Вот, держите. Это каталог серии «Плеяда» – потрясающая коллекция, в которой представлены все великие писатели человечества, от Античности до наших дней. Лучшего книжного справочника на свете нет, здесь перечень всех произведений, которые обязан читать запоем каждый культурный двуногий!

– И небось составлен в хронологическом порядке? – осведомился он с презрительной гримасой.

Но стоило ему открыть каталог, как его измученное лицо восторженно просияло.

– Слава богу, в алфавитном! Какое великолепие! Я начну с Алена, Андерсена, Ануя, Аполлинера!..

Он даже порозовел от полноты чувств.

– …когда-нибудь… когда-нибудь…

И взволнованно посмотрел на меня:

– Спасибо тебе, Феликс! Ты подарил мне новую цель в жизни! Как только я покончу со словарем, возьмусь за «Плеяду» в алфавитном порядке.

И добавил, из вежливости:

– Ты, конечно, прочел некоторые из этих книг?

– Только Золя ^[23].

Робер Ларусс горестно потряс головой: произведя быстрый подсчет, он, видимо, засомневался, что успеет до конца жизни прочитать столько книг, однако через несколько мгновений прошептал, устремив помутившийся взгляд в пространство:

– А в общем, кто знает…

И тут Мама похлопала меня по плечу:

– Пора, Феликс, милый.

Съев по горячему сэндвичу с сыром и ветчиной (любимая закусь бразильянок) и не забыв оставить несколько кусочков на полу кафе для наших предков, мы направились к двери. Мама объявила Сент-Эспри, что после нашей экскурсии она встретится с ним здесь же, у выхода, и крикнула своей компаньонке:

– Ты закроешь лавочку, Симона?

– В двадцать часов.

– В двадцать часов? Почему так рано?

Мадам Симона нахмурилась, строптиво вздернула голову и, поджав губы, процедила:

– Бамба возвращается из Дакара.

Это объявление было встречено всеобщим молчанием. Даже бразильянки и те перестали кудахтать. Задавать вопросы было так же опасно, как нажать на красную «атомную» кнопку. Холодная война. Status quo. Никто не имел права расспрашивать мадам Симону о Бамбе или Бамбу о мадам Симоне.

Мы знали только одно: в тот трагический вечер, когда Бамба покинул нашу квартиру, он нашел пристанище у мадам Симоны.

И с тех пор они жили вместе. Вот тут опять-таки назревал коварный вопрос: что значит – жили вместе? Как друзья? Или как любовники? Обнаружил ли Бамба, к какому полу изначально принадлежала мадам Симона? Это оставалось тайной для всех. Они оба были по-прежнему приветливы, очаровательны и открыты для всех нас, но затрагивать их личные чувства запрещалось под страхом разрыва дипломатических отношений. Бамба, разодетый как английский лорд, непрерывно мотался между Парижем и Дакаром, объясняя это необходимостью развивать свой «Бизнес, бизнес!», а я, выходя из кафе, заприметил, что мадам Симона сменила цвет своей помады, чтобы встретить его во всеоружии.

Мы с Мамой расположились на вершине Монмартрского холма. Париж лежал у наших ног. И, как обычно по вечерам, начали «африканское бдение», вмененное нам в обязанность Папой Лумом.

Вернувшись в Париж, я довольно скоро убедился в справедливости его убеждения, что Париж поглощен небытием. Деревья приняли цвет асфальта, асфальт принял цвет камней, камни приняли цвет уныния. Земля, слишком усердно очищенная, просеянная, обезвреженная и стерилизованная, стала бесплодной, она задыхалась в панцире асфальта и дорожных плит, уложенных так плотно, что в узеньких зазорах между ними почве нечем было дышать, оттуда не прорастали даже хилые пучочки мха, а туда просачивалась лишь жидкая грязь. Даже ветер и тот больше не гулял по городу привольно – на его пути стояли стены; в Сенегале он взметался, он свистел, он завывал во весь голос, здесь же его словно посадили под замок. Так можно ли жить в этой тюремной атмосфере, лишенной тропической жары, диких птиц, кровожадных животных, назойливых насекомых?! Без боязни ночных духов. Без поклонения солнцу и трепета перед ним. Без ожидания дождя. Без панического ужаса перед хищниками. Без страха перед соседней деревней. Где прячется гепард? Где начался пожар? Где скрываются демоны? Откуда являются добрые духи?

Я понял, что Маме грозит рецидив болезни в этом городе, который загубил природу, который убил мертвых, – ибо в Париже даже мертвые считаются мертвецами. Папа Лум и Архимед, его таинственный пес-помощник, были правы: нужно использовать определенный метод, чтобы вложить в рациональное долю иррационального.

Итак, теперь, выйдя из кафе, мы первым делом смачивали ноги. Должен признаться, это была идея Мамы: однажды в воскресенье ее возмутила мысль, что мы ходим по улицам, не оставляя следов:

– Это же невыносимо, милый Феликс! Город просто издевается над нами! Он не запечатлевает никаких следов на нашем пути. А это значит, что он либо отвергает нас, либо презирает. Никаких следов! Как будто нас и вовсе здесь нет.

С тех пор мы носили с собой бутылку, вернее, дорожную флягу с водой, которой смачивали подошвы ног в теплую погоду и подошвы обуви, когда холодало. И до чего же приятно было, обернувшись, увидеть наши легкие отпечатки на асфальте, которые шли то по прямой то зигзагами, то сходились, то расходились, перед тем как испариться и продолжить свою фарандолу уже в воздухе.

А еще я подсказал Маме идею переименовывать вещи, чтобы выявить их душу. Таким образом, она окрестила деревья «просителями», ибо они простирают свои ветви к небу, прося у него дождя для листвы, а корни вонзают в землю, прося для них пищи.

– У них нелегкая жизнь, у этих просителей. Хуже, чем у комнатных растений в горшках, – асфальт душит землю, где растут деревья, а городская пыль закрывает от них солнце.

Как-то вечером, когда мы гуляли по Елисейским Полям, она прониклась жалостью к платанам:

– Ой-ой-ой, милый Феликс, ты только посмотри, что эти чинуши из мэрии сотворили с платанами! Обкорнали их, изуродовали, ампутировали ветви, лишь бы расставить по стойке смирно и соблюсти симметрию на авеню. Это уже не «просители», а «древозаменители».

Отныне ветер у нас именовался Любовником, всеобщим, но невидимым, который ласкает, обольщает, овладевает, чье дыхание ощущается на листьях, волосах, одежде. Что же касается крыс, то их Мама нарекла «прорицателями», поскольку эти мудрые, сверхпрозорливые животные ясно предчувствуют грядущие события, дожди, голод и землетрясения.