Танго втроём. Неудобная любовь - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Дремова cтр.№ 12

— Да куда же в такую темень! — Закрыв внутренний ставень на крюк, Анна встревоженно обернулась и посмотрела на Савелия. — У нас ещё два ведра стоят полными, авось хватит, а там, смотри, и мороз схлынет.

— А если не схлынет, снова лёд топить, как запрошлый год? — Поражаясь бабьему воробьиному умишку, Савелий недовольно засопел.

— Так на всю жизнь всё одно воды не наберёшься, — тихо произнесла Анна и, съёживаясь под тяжёлым взглядом мужа, умолкла.

— Ты ещё поговори у меня, о чём не понимаешь. — Сложив огромную волосатую ладонь с короткими, будто обрубленными пальцами в кулак, Савелий несколько раз громко хрустнул и, поиграв костяшками, оторвался от горячей стенки печи. — Ты вот что, Анна… Сложи мне к завтрему еды в мешок, так, чтобы, на всякий случай, дня на два — на три. Да не запамятуй об спичках и соли, хотя… ладно, всё остальное я соберу сам, а то, не дай Бог, позабудешь что. — Протянув руку за печку, Кряжин вытащил ружьё, в несколько раз обёрнутое доброй суконной тряпицей.

— Господь с тобой, Савелий Макарович! — Глядя на то, как муж неторопливо разворачивает сложенные уголки суконки, Анна испуганно заморгала, и по её лицу в тот же миг стала разливаться мертвенная бледность. — Что ты удумал, опомнись, ведь замёрзнешь в лесу насмерть на таком-то морозе!

— Вороны на улице, и те рты позакрывали с холоду, а ты раскаркалась! Молчи, тебе говорят, об чём не смыслишь!

Дёрнувшись лицом, Савелий машинально глянул в угол с иконами и, видимо, решив осенить себя крестным знамением, сложил пальцы горстью и даже поднёс руку ко лбу, но, почувствовав на себе оторопелый взгляд Анны, передумал и, резко бросив кисть книзу, зло полоснул по женщине острой, как бритва, серой сталью глаз.

— Не ходи, Савушка, в такой-то мороз, какая охота? — цепенея от взгляда мужа, побелевшими губами прошептала Анна. — Заплутаешь, замёрзнешь — где искать? До Вёшек километров тридцать, а до Грачей — все пятьдесят будет, стынь-то какая, а и помочь некому.

— А я ни в ком и не нуждаюсь, у самого руки-ноги есть. — Развернув ружьё, Кряжин раздвинул в улыбке малиновую рамку губ, и глаза его довольно засверкали. — Вот он, помощник мой, есть-пить не просит и не зудит, как комар над ухом. — Понимая, что в словах жены есть доля истины, Кряжин насупился и, больно оцарапав Анну колючками ржавых зрачков, словно мстя за что-то, медленно протянул: — А ты, пластинка заезженная, чего закалядила: затеря-я-ешься, замё-ё-ёрзнешь — что, отделаться от меня не терпится, никак, другого себе приглядела, посговорчивей да попокладистей?

— Христос с тобой, Савелий Макарович, какой другой, ты о чём это? — Прикрыв рот рукой, Анна с укором посмотрела на мужа, и в уголках её глаз сверкнули еле сдерживаемые слёзы.

— Тогда нечего и языком попусту молоть, — углядев предательскую влагу на ресницах жены, Савелий немного успокоился и, сграбастав пятернёй тёмную суконку, с несвойственной для него нежностью провёл тряпкой по стволу. — Ежели ты ещё не полностью дура, слушай меня и понимай: сейчас такое время, что белку, почитай что, голыми руками можно брать и без ножа из шкуры вытряхивать. Она меня ждать не будет, белка-то, ещё неделя, и её днём с огнём во всём Вёшкинском лесу не сыщешь, это понимать надо! — Вытянув короткий обрубок пальца вверх, Кряжин прищурился и, вскинув голову, тряхнул окладистой бородой.

— Подумай, Савелий, замёрзнешь…

С расширенными от страха глазами, Анна втянула голову в плечи и, ожидая неминуемого взрыва, часто-часто заморгала, но, вопреки обыкновению, завалив рот на сторону и криво усмехаясь, Кряжин удивлённо качнул головой:

— Гляжу я на тебя, Анна, не первый год и никак не могу понять, то ли глупая ты до отчаянности, то ли отчаянная до глупости, — не то с сожалением, не то с уважением протянул он. — Ну ладно, потолковали, и — будя. Завтра по темну я уйду, а через день, самое позднее, через два, жди меня обратно…

День тянулся к зениту, но за шесть часов дороги Савелию не встретилось не только ни одного человека, но и ни одного зверя. Изредка разрывая нетронутую тишину белого безмолвия хриплыми надсадными криками, на старые ветви бурых елей садились птицы, и, спружинив, резко подхватывались вверх. Устремляясь к земле, скинутые с ветвей пушистые шапки увлекали за собой стылые помертвевшие иголки. И тогда, исчертив белый лист тонкими острыми насечками, иглы составляли причудливые узоры, а на их месте, на застывших корявых лапах елей, появлялись голые проплешины.

Для такого бывалого охотника, как Савелий, в обычное время шесть часов ходу не составляли никакой сложности: один, без еды и воды, только с ружьём в руках и мешком за плечами, он мог бродить по лесу целыми днями, а иногда и неделями, и, ни разу не сбившись с пути, вернуться домой тогда, когда его уже не надеялись увидеть в живых.

Но в этот раз всё было по-другому. Царапая гортань, обжигающий ледяной воздух не давал вздохнуть полной грудью. Синие и жёлтые огоньки снежной парчи резали глаза так, что от их мелькания шла кругом голова, и, выворачивая внутренности наизнанку, желудок настойчиво и жалобно пел утробным голосом сиротливо воющей волынки.

Уже давным-давно за плечами остался охотничий домик за Ближними Вёшками и сделанные по осени зарубки на осинах у Маланьиного болота, но ни одной белки Савелий так и не увидел. Попрятавшись от мороза, вся разумная живность сидела по норам и дуплам, и только один глупый человек, отмеряя вёрсты, упрямо продвигался вперёд.

Круглощекое солнце закатывалось за верхушки деревьев, разукрашивало снег лилово-алыми полосами. Вытягиваясь, серые тени перекрещивались между собой, набрасывая на лес плюшевую занавеску поздних сумерек. Мороз ослабевал; выпуская из цепких рук кусты и деревья, он уходил куда-то в сторону, и его огненные кольца, лизнув на прощание снег, оставляли на поверхности тонкую, едва заметную плёночку подтаявшего льда.

Измотавшись вконец, Савелий решил сделать привал и разжечь костёр. Облюбовав небольшую полянку, он скинул с ног лыжи и, с трудом поводя затёкшими от усталости плечами, снял и поставил на землю мешок с провизией. Прежде чем ужинать, нужно было набрать хвороста и веток для костра, причём столько, чтобы их хватило до самого рассвета.

Савелий окинул взглядом поляну, развязал рюкзак и, достав из него небольшой топорик, пошёл к дальнему краю у высокой сосны. Ещё днём здравый смысл подсказывал развернуть лыжи и немедленно ехать обратно. Но подобное возвращение домой было бы равносильно признанию своего поражения. Вернуться через несколько часов, да ещё и с пустыми руками, — к этому он был не готов.

Нарубив сухих веток и стволов, Кряжин перетащил всё это к месту будущего костра и, завидев невдалеке берёзу с отслаивающейся корой, решил надёргать бересты. Сложив ветки и сучья наподобие колодца, Савелий развязал тесёмки мешка и, аккуратно обмотав топор тряпкой, убрал его на место. Затянув верёвку до упора, он положил на землю мешавшее теперь ружьё и направился к дальнему краю поляны.

Береста была хорошая, сухая и, легко поддаваясь рукам, отслаивалась от ствола пластами. Оторвав приличную полосу, он хотел уже идти к костру, но, потянув за соседний выступ, решил взять ещё один, впрок. Уцепившись за корявую поверхность рукавицей, он дёрнул пласт на себя и, отрывая его от стволины, сделал несколько шагов в сторону.