Годы риса и соли - читать онлайн книгу. Автор: Ким Стэнли Робинсон cтр.№ 97

– Всё так, как тогда, когда они повели Бабочку на вершину горы, чтобы принести в жертву, – проговорил Ключник. – Теперь я помню.

– Там, внизу, мы можем сделать что-то новое, – сказала Иагогэ. – Всё зависит от нас. Не забывайте!

И они прыгнули со стены, падая вниз, как капли дождя.

Вдова Кан всегда с особой дотошностью относилась к церемониальным аспектам своего вдовства. Себя она называла не иначе как «вэй-ван-жэнь»: «та, которая ещё не мертва». А от предложения сыновей отпраздновать её сорокалетие отказалась со словами: «Это недопустимо для той, которая ещё не мертва».

Овдовев в возрасте тридцати пяти лет, сразу после рождения третьего сына, она погрузилась в пучину отчаяния: Кун Синя, своего супруга, она очень любила. Однако мысли о самоубийстве она отвергла, считая их мирской блажью. В более точной же интерпретации конфуцианского долга самоубийство недвусмысленно трактовалось как отказ от ответственности перед своими детьми и мужниной роднёй, а уж об этом, конечно, не могло быть и речи. Тунби, вдова Кан, была исполнена решимости и после пятидесяти лет хранить целибат, сочинять стихи, штудировать работы классиков и управлять семейным хозяйством. По наступлении пятидесятилетия ей полагался аттестат благочестивой вдовы и благодарность, выписанная изящным каллиграфическим почерком императора Цяньлуна, которую она намеревалась вставить в рамочку и повесить над порогом своего дома. А сыновья могли бы даже возвести каменную арку в её честь.

Двое старших её сыновей, состоя чиновниками на службе у императора, колесили по стране, в то время как младшего вдова растила сама, продолжая вести семейное хозяйство, оставшееся в Ханчжоу. Количество домочадцев теперь сократилось до её сына Сиха и слуг, оставленных старшими сыновьями. Главным источником дохода для семьи оставалось шелководство, поскольку старшие сыновья пока были не в том положении, чтобы посылать домой крупные суммы денег, так что всё производство шёлка, от прядения до вышивки перешло под её начало. Ни один окружной магистрат не знал такой железной руки. И это также почиталось учениями Ханя: в благополучных семьях женский труд (чаще всего – производство конопли и шёлка) считался добродетелью задолго до того, как цинские реформы возродили его официальную поддержку.

Вдова Кан жила в женском секторе небольшой усадьбы, расположенной на берегу реки Чу. Наружные стены усадьбы были оштукатурены, внутренние – покрыты деревянной черепицей, а женщинам в самом дальнем её конце отведён красивый белый дом квадратной формы с черепичной крышей, залитый светом и полный цветов. В этом доме и в примыкающих к нему мастерских вдова Кан и её женщины ткали и вышивали по несколько часов в день, а то и больше, если день выдавался светлый. И здесь же по её требованию младший сын зачитывал отрывки из классических произведений, заученные наизусть. Работала ли она за ткацким станком, щёлкая вверх-вниз челноком, или пряла вечером нитки, или корпела над крупными узорами вышивки – в любое время она гоняла Сиха по «Аналектам» Конфуция или текстам Менция, настаивая на дословном запоминании, как в своё время будут настаивать экзаменаторы. Маленькому Сиху зубрёжка давалась даже с большим трудом, чем его старшим братьям, которым едва удалось пройти минимальный порог, и нередко вечер заканчивался слезами. Но Кан Тунби была неумолима, и, дождавшись, когда высохнут слёзы, она велела сыну продолжать. Со временем дела у него пошли лучше. Но он рос нервным и несчастливым ребёнком.

Поэтому радости Сиха не было предела, когда серые домашние будни прерывались праздниками. Все три дня рождения бодхисаттвы Гуаньинь свято чтились его матерью, особенно главный из них – девятнадцатый день шестого месяца. Строгость уроков ослабевала по мере приближения великого торжества, когда вдова приступала к собственным приготовлениям: занималась чтением, сочинением стихов, сбором благовоний и раздачей продуктов живущим по соседству беднякам, – все эти занятия добавлялись к её и без того насыщенному графику. В канун праздников она постилась и воздерживалась от всяких нечистых помыслов, в том числе от гневливости, приостанавливая на время обучение Сиха и принося воздаяния в маленьком поселковом святилище.

Когда наступал день торжества, постились все, а вечером присоединялись к церемониальному шествию и поднимались на вершину местного холма, неся с собой в мешке сандаловое дерево, размахивая знамёнами, зонтами и бумажными фонарями, следуя за флагом своего храма туда, куда указывал путь большой смоляной факел, отгоняющий демонов. Восторг от ночной процессии, вкупе с перерывом в занятиях, превращал этот день в грандиозный праздник для Сиха, который ступал позади матери, крутя в руках бумажный фонарь, распевая гимны и испытывая такое счастье, которого обычно был лишён.

– Мяо Шань была девушкой, которая отказалась выходить замуж по приказу отца, – рассказывала его мать идущим впереди молодым женщинам, хотя все они уже слышали эту историю. – Разгневавшись, он отправил её в монастырь, а после сжёг тот монастырь дотла. Бодхисаттва Дицзанг-ван забрал её дух в Лес Мертвецов, где она помогала призракам обрести покой. После этого она прошла все области преисподней, обучая духов превозноситься над своими страданиями, и так в этом преуспела, что бог Яма возвратил её как бодхисаттву Гуаньинь, чтобы впредь она помогала осваивать это славное умение живым, пока ещё не слишком поздно.

Сих пропускал мимо ушей уже прекрасно известную ему легенду, в которой не видел смысла. Ничто в этой истории не походило на жизнь вдовы, и потому Сих не понимал, чем она так пленила его мать. Пение, свет костра и сильный дымный запах ладана встречали их в святилище на вершине холма. Там буддийский настоятель читал молитвы, а люди пели и ели маленькие сладости.

Много времени спустя, после захода луны, они спустились с холма и возвращались домой по берегу реки, распевая песни в зябкой темноте. Их домочадцы двигались медленно – не только из-за усталости, но подстраиваясь под семенящую поступь вдовы Кан. Несмотря на миниатюрные красивые стопы, передвигалась она почти так же споро, как и плосконогие служанки, делая шажки быстрыми и характерно вращая бёдрами, но никто никогда не указывал ей на эту особенность.

Ши ушёл вперёд, сжимая в руке последнюю оплывшую свечу, и в её свете заметил движение у поселковой стены – большую тёмную фигуру, бредущую точно такой же неуклюжей поступью, что и его мать, – так что на мгновение Сиху показалось, будто это её тень он видит на стене.