Годы риса и соли - читать онлайн книгу. Автор: Ким Стэнли Робинсон cтр.№ 143

– Да ведь мне только что пришло в голову! Я и раньше тонул в наводнении! Я чувствовал, как вода накрывает меня с головой. Вода, снег и лед. Ты тоже там был! Неужели этот потоп был предназначен нам, а мы каким-то чудом избежали его. Мне кажется, нас здесь не должно быть.

Ивао поднял на него взгляд.

– В каком смысле?

– Да в таком, что мы должны были погибнуть в этом наводнении!

– Но мы ушли с его пути, – медленно протянул Ивао с обеспокоенным видом.

Бай только рассмеялся. «Ну и умник Ивао».

– Да. К чёрту наводнение. Это было в другой жизни.

Дорожники, однако, извлекли хороший урок без особых для себя потерь (не считая оборудования). Теперь они строили высоко на стенах каньонов, где те брали обратный уклон, срезая уступы и траверсы, высоко поднимаясь по их ответвлениям, а затем строя мосты через их русла, оборудуя зенитными установками, а одну почти ровную стену каньона около Луклы даже короткой взлётно-посадочной полосой. Работать в строительном батальоне было предпочтительнее, чем сражаться, как солдаты, оставшиеся в устье каньона, удерживая его открытым как можно дольше, чтобы успеть провести дорогу. Они не могли поверить ни своей удаче, ни тёплой погоде, ни реальности и пышности жизни за фронтом, ни тишине, ни расслаблению мышц, ни обилию риса, ни диковинным, но свежим овощам…

Так, в тумане безмятежных дней, земляные и рельсовые дороги были достроены, и они пустили несколько первых поездов и разбили лагерь на огромной пыльной зелёной равнине, куда ещё не пришли муссоны, отправляя дивизию за дивизией на фронт, который теперь находился то ближе, то дальше, но к западу от них. Теперь всё происходило там.

И вот однажды утром они тоже тронулись в путь, весь день ехали в поезде на запад, а потом прошли маршем по череде понтонных мостов, пока не оказались где-то неподалёку от Бихара. Здесь уже стояла лагерем другая армия – армия, воевавшая на их стороне. Союзники – что за мысль! Сами индийцы, здесь, в своей собственной стране, выступали на север после сорокалетней борьбы с исламской ордой на юге континента. Теперь они тоже шли на прорыв, через Инд, и мусульманам грозила опасность потерять в индийских клещах ни много ни мало всю Азию. Некоторые из них уже были взяты в окружение в Бирме, но большая часть всё ещё была сконцентрирована на западе и начинала медленное, упрямое отступление.

Ивао за час успел переговорить с несколькими траванкорскими офицерами, говорившими на непальском языке, который он знал с детства. Индийские офицеры и солдаты были темнокожими и низкорослыми, как мужчины, так и женщины, но очень быстрыми, ловкими, чистыми, опрятно одетыми и хорошо вооружёнными; гордыми, и даже высокомерными, полагая, что они принимают на себя основной удар войны против ислама, что они спасают Китай от завоевания, удерживая его в качестве второго фронта. Ивао ушёл, не зная, стоит ли обсуждать с ними войну.

Но на Бая это произвело впечатление. Возможно, мир всё-таки будет спасён от рабства. Прорыв через Северную Азию, по-видимому, застопорился, поскольку Урал выступил своего рода естественной Великой стеной для Золотой Орды и Фиранджи. Хотя, судя по картам, всё это было хорошо на западе. А перейти с армией через Гималаи против такого сопротивления, встретиться с индийскими армиями, разрезать мир ислама надвое…

– Мощный флот может свести значимость сухопутной войны в Азии на нет, – сказал Ивао, когда однажды вечером они сидели на земле и ели рис, приправленный воспламеняющими пряностями. Заходясь кашлем после каждой ложки, он продолжал: – За время этой войны мы видели смену трёх или четырёх поколений вооружения, технологий в целом, большие пушки, морскую, а теперь и воздушную мощь; я не сомневаюсь, что придёт время, когда флотилии воздушных кораблей и летательных аппаратов будут единственным, что может повлиять на исход войны. Борьба продолжится наверху: победит тот, кто сможет контролировать небо и сбрасывать бомбы больше, чем те, что мы запускаем из пушек, прямо на столицы противника. На их заводы, их дворцы, их правительственные здания.

– И пусть, – сказал Бай. – Будет меньше крови. Отрубить голову и покончить с этим. Вот что сказал бы Куо.

Ивао кивнул, усмехнувшись при мысли о том, как бы он это сказал. Здешний рис не шёл ни в какое сравнение с тем, что готовил Куо.

Генералы из четвёртого собрания военных талантов встретились с индийскими генералами, и пока они совещались, на новом фронте к западу от них строились новые железные дороги. Комбинированное наступление явно было в разгаре, и все пытались строить свои догадки. Говорили, что их оставят позади, чтобы защищать тылы от мусульман, всё ещё находившихся на Малайском полуострове; что их отведут на корабли в устье священного Ганга и высадят на Аравийском побережье, чтобы обрушиться на саму Мекку; что им суждено штурмовать плацдармы на полуостровах северо-западной Фиранджи, и так далее. Не было конца и края историям, которые они сами себе рассказывали о том, как будет продолжаться их пытка.

Но в итоге они двинулись вперёд, снова на запад, держась по правую сторону подножия гор Непала, которые резко и зелено вздымались над Гангской равниной, как лениво заметил однажды Ивао, словно Индия таранным кораблём врезалась в Азию и пропахала землю под ней, протолкнувшись до самого Тибета и удвоив высоту земли, но здесь опускалась почти до уровня моря.

Бай покачал головой в ответ на эту геоморфную метафору, не желая думать о земле как о большом корабле на полном ходу, желая понимать землю как твердь, потому что теперь он пытался убедить себя, что Куо ошибался и они всё ещё живы, а не находятся в бардо, где земля только и может что скользить, как театральная декорация. Куо, вероятно, просто был сбит с толку своей внезапной смертью и не понимал, где находится, – скверный знак относительно того, кем он вернётся в следующем воплощении. Или, может быть, он просто подшутил над Баем – Куо умел подшутить над тобой, как никто, хотя он редко устраивал розыгрыши. Возможно, он сделал Баю одолжение, помогая пережить худшую часть войны, убеждая, что он уже мёртв и ему нечего терять – и, более того, что он воевал на войне, которая действительно что-то значила и могла принести реальную пользу, как-то повлиять на человеческие души в их чистом существовании вне миров, где они были способны к перемене, где могли узнать, что по-настоящему важно, и в следующий раз вернуться к жизни с новым пониманием в сердце, с новыми целями в мыслях.

Что бы это могло быть? За что они сражались? Против чего – было ясно: против фанатичных рабовладельческих реакционеров, которые хотели, чтобы мир топтался на том же месте, что и при династиях Тан или Сун – абсурдно отсталых и кровавых религиозных фанатиках-убийцах без угрызений совести, которые рвались в бой, свихнувшись на опиуме и древних слепых верованиях. Против всего этого, конечно, но за что? Бай решил для себя, что китайцы сражаются за… ясность, или за то, что ещё можно назвать противоположностью религии. За человечество. Сострадание. За буддизм, даосизм и конфуцианство – тройственную нить, которая так хорошо описывает отношения с миром (религия без бога, но с миром) и с некоторыми другими потенциальными сферами реальности, ментальными сферами и самой пустотой, но без бога, без пастыря, брызжущего слюной, строгого сумасшедшего старого патриарха, зато, скорее, с бесчисленными бессмертными духами в огромной мозаике царств и существ, включая людей и множество других разумных существ, ведь всё живое свято, священно, часть божества, ибо да, Бог существовал, если под этим подразумевать трансцендентную универсальную самосознающую сущность, которая была самой реальностью, космосом, включавшим всё: человеческие идеи, математические формы и отношения. Эта идея сама по себе была Богом и вызывала что-то близкое к поклонению, проявляясь во внимании к реальному миру. Китайский буддизм был естественным изучением реальности и вызывал чувство привязанности, всего лишь призывая наблюдать краешком глаза за сменой листвы, цветами неба, животными. За движением колки дров и носки воды. Это первоначальное познание привязанности вело к более глубокому пониманию, когда начинали прослеживаться математические основы жизни, из одного любопытства и просто потому, что это, казалось, помогало видеть ещё более ясно, и так создавались инструменты, чтобы видеть дальше и больше, выше ян, глубже инь.