Имя подруги было первым в списке, который я отослала констеблю Уолтону. Интересно, когда он прочитал мой список, он уже знал о смерти Джилл и сразу вычеркнул ее имя? А потом размышлял над оставшимися четырьмя, ткнув пальцем в самое подозрительное?
Я откидываю толстое бордовое одеяло и нащупываю рукой телефон, глядя на время на экране. Связи по-прежнему нет, но я все равно проверяю электронную почту и сообщения, надеясь, что, возможно, ночью появлялся сигнал.
Там ничего нет. Сейчас уже полдевятого, значит, я пропустила завтрак. К тому времени, когда я приняла душ, оделась и спустилась в столовую, Рэйчел уже нигде не было видно, однако она оставила несколько коробок с хлопьями, немного молока в кувшине и чайник на буфете, чтобы я смогла приготовить себе чашку чая.
Сегодня я нанесу визит Бобу и Руфи. Одна только мысль постучать к ним в дверь парализует меня, но я не смогу еще два дня провести на острове, избегая Тейлоров.
Воспоминания о них кружили в моей голове прошлой ночью, не давая уснуть. Тейлоры были парой противоположностей. В те редкие дни, когда мы с Джилл сидели у нее на кухне, Руфь растворялась на заднем плане, занимаясь готовкой и уборкой и иногда тихо посмеиваясь над нашими разговорами, но никогда не вмешивалась, как это делала моя мама. Руфь Тейлор словно чувствовала себя третьей лишней, а в присутствии мужа ее робость лишь усиливалась: громогласный великан, Боб врывался в комнаты, полный неуместного темперамента и, как правило, черезчур много пива.
Джилл пыталась объяснить это тем, что они живут рядом с пабом и отцу приходится выпивать, когда предлагают, но мне казалось, что вся семья только выиграла бы, получи Боб другую работу. Правда, я не представляла, к чему еще мог бы быть пригоден Боб Тейлор.
Джилл не всегда заступалась за отца. Я знала, она не любила его и лишь чувство вины не позволяло ей высказываться об этом вслух. Два раза я видела у нее на руках синяки и однажды, не подумав, коснулась фиолетового пятна, отчего Джилл вздрогнула.
– Прости! Тебе больно? – спросила я. – Откуда он взялся?
Джилл быстро опустила рукав и перевела тему, но я не сдавалась.
– Расскажи, что случилось, Джилл, – настаивала я. – Мы же лучшие подруги, помнишь?
Я перевернула руку ладонью вверх и показала шрам на среднем пальце, пораненном еще год назад. Джилл тогда в ответ порезала свой, и мы прижались кровоточащими ранками, произнеся клятву «кровных сестер». Идею мы взяли из фильма, однако побоялись резать себе запястья, как это сделали героини в фильме.
– Лучшие подруги, – кивнула Джилл и снова прижала палец к моему. – Отец не хотел этого делать, он просто слишком сильно схватил меня, когда рассердился. Но он извинился и пообещал, что этого больше не повторится. А потом он… заплакал. В конце концов я сказала ему, что это пустяки.
Меня передернуло от того, что такой человек, как Боб, может раскиснуть до слез.
– Ты расскажешь маме? – спросила я.
– Папа просил не делать этого, она расстроится. И ты тоже не должна никому говорить. Держи это в секрете! Поклянись клятвой кровной сестры!
– Клянусь, – буркнула я, убирая палец.
Мне была ненавистна мысль что-то скрывать от моей мамы, меня возмущал отец Джилл, но клятва кровной сестры означала, что придется держать слово.
Впрочем, Боб обещания не сдержал, и к концу лета я тоже посчитала себя свободной от клятвы и рассказала своей маме о том, что происходит. Не знаю, что она потом сделала, однако вскоре после этого мы уехали с острова.
С замирающим сердцем я ступаю на усыпанную гравием аллею, ведущую к пабу. Переросшие, вытянувшиеся растения чахнут по обе стороны дорожки. Подойдя ближе, я отмечаю, каким нелюбимым, заброшенным выглядит дом. Облупившаяся краска на подоконнике сворачивается стружками: стоит слегка потянуть, и можно будет сорвать ее всю.
Я стучу в боковую дверь, и мое сердце колотится, отзываясь на каждый удар. Через несколько мгновений я вижу, как за затемненным стеклом движется фигура; три засова с лязгом отодвигаются, дверь медленно открывается, и тень Руфи Тейлор появляется на пороге. Вокруг желтоватых глаз залегли темные круги, седые волосы подстрижены в ровное каре.
– Я больше не желаю говорить с прессой, – произносит она с хмурым видом, отчего вокруг ее печальных глаз собираются морщинки, однако она не делает попытки закрыть дверь. Мне кажется, что Руфь Тейлор даже не прочь с кем-то поговорить. Она пристально вглядывается в меня, стараясь вспомнить, и я вижу, что она узнает меня.
– Я Стелла, – улыбаюсь я.
– Боже мой! – Руфь зажимает рот ладонью. Хмурость исчезает с ее лица без следа. – Я столько лет тебя не видела!
– Простите, что я пришла без предупреждения. Надеюсь, вы не против моего визита. – И я осторожно добавляю, наблюдая за выражением ее лица: – Я только вчера узнала о Джилл.
Лицо миссис Тейлор вытягивается, но она открывает дверь шире и отступает, пропуская меня в большую комнату, смежную с пабом. Здесь мало что изменилось: на стене над камином появился большой плоский телевизор, однако у кухни все тот же стиль восьмидесятых, с барными стульями из красной кожи и красно-белым кафельным «фартуком». Мне вспоминается дом Энни: удивительно, как жители острова будто застыли во времени.
Руфь опускается в кресло, и я, не зная, что еще делать, тоже сажусь.
– Боба здесь нет, – говорит миссис Тейлор.
– Это хорошо, – не подумав, брякаю я. – То есть я хотела сказать… – Руфь останавливает меня жестом руки. – Мне так жаль, что Джилл… Это огромное потрясение. Надеюсь, вы не против, что я пришла.
Ее глаза затуманиваются, будто подернувшись пленкой, а пальцы теребят край бумажной салфетки под вазой для фруктов. Когда Руфь оставляет салфетки в покое, ее пальцы по-прежнему заметно дрожат.
– Когда это случилось, я была потрясена. Все произошло очень быстро.
Я будто услышала голос Энни Уэбб. Миссис Тейлор почти дословно повторила ее слова.
– Ей было трудно дышать, она говорила, что у нее болит в груди. – Руки женщины сжимаются в кулаки, и я невольно задерживаю на них взгляд. – Местный доктор ничем не помог, и мы отвезли Джилл в больницу на материк. Там ей предложили обследование. Мне так хотелось побыть с ней, – бормочет она, глядя сквозь меня, словно пойманная в ловушку своего воспоминания. – У нее развилась острая сердечная недостаточность, – заученно произносит Руфь. Весь ее рассказ звучит как хорошо вытверженная роль.
– Мне очень жаль. Я не знала, что такое бывает в юном возрасте.
– У нее обнаружили что-то очень редкое, – поясняет Руфь.
– Что именно?
– Я о таком никогда не слышала – гипертрофированное сердце… – Руфь, не договорив, поспешно отворачивается, зажимая рот рукой. В уголках глаз собираются слезы. Я жду, но она так и не заканчивает фразу. – В больнице мне сказали, что уже ничего нельзя сделать. Господи, – она шарит по карманам в поисках носового платка и промакивает глаза. – Никто не спрашивал о Джилл уже так давно.