На верхней площадке лестницы путь Вальтеру преградил стоявший у двери нацист в форме.
– Но это же моя школа, – возразил мальчик.
– Евреям вход запрещен.
Вальтер смутился, но глаз не опустил, а стал разглядывать стоявшего перед ним взрослого.
– Мы тоже празднуем Рождество, как вы, – наконец сказал он, точно как мать.
– Назови свою фамилию, мальчик, – потребовал нацист.
– Вальтер Нойман. А как вас зовут, господин? – вежливо ответил тот.
– Нойман, шоколадный фабрикант-еврей.
Вальтер попятился от него, как от бешеной собаки. Затем с удивительным достоинством повернулся и неторопливо пошел по лестнице вниз. Штефан, стыдясь собственной трусости, спрятался в тени соседнего здания, где стоял, пока брат не дошел до угла.
– Вальт, – шепнул он тогда.
Лицо Вальтера осветилось радостью – так вспыхивали когда-то многосвечные люстры в холле особняка, их прежнего дома. «Нашего будущего дома», – пообещал себе Штефан. Он обхватил рукой плечи Вальтера, уводя его подальше от глаз мерзкого нациста, и зашептал:
– Все хорошо. Все в порядке.
Никогда еще запах брата не казался ему таким родным.
– Мы включали музыку, а ты все не шел, – сказал Вальтер. – Дитер снова поставил на столик патефон, а когда он ушел, мы стали включать музыку.
– Дитер вам помог?
– Он велел никому не говорить, – ответил Вальтер. – А тот дядя сказал, что мне больше нельзя приходить в школу. Но мама хочет, чтобы я ходил.
Штефан снова привлек к себе брата – всего пару дней назад он был еще совсем малышом.
– Конечно хочет, Вальт. Ты ведь такой умница.
– Как ты думаешь, она проснется, если мы принесем ей поесть? – поинтересовался Вальтер.
– А давно она спит? – спросил Штефан, старательно скрывая тревогу.
Что, если это не сон?
– Она не могла сама лечь в кровать, а я еще слишком маленький, чтобы помочь ей выбраться из кресла. Сегодня утром я позвал Рольфа. Он стал ворчать.
– Не обращай на Рольфа внимания, Вальт. Он всегда ворчит.
– Сейчас больше, чем раньше.
– Мы все сейчас ворчим. Слушай, Вальтер, сделай для меня кое-что. Пойди сейчас домой, к маме. Никому не говори, что видел меня, – ни Рольфу, ни кому другому. Шепни только маме, что со мной все хорошо, что я не могу прийти днем, но ночью приду обязательно, залезу по дереву на крышу и приду через окно. Скажи ей, что я сделаю папе визу. Что я сделаю визы всем нам.
– Ты знаешь, где сейчас папа?
– Пытаюсь узнать.
– Что такое виза? – был второй вопрос.
– Просто скажи маме, – повторил Штефан.
– Лучше ты скажи.
– Ш-ш-ш, – зашептал Штефан, нервно озираясь.
– Я хочу пойти с тобой, – сказал его брат, но уже тише.
– Хорошо, – согласился Штефан. – Договорились. Ты мне еще поможешь. Но сначала сходи и скажи маме, что я в порядке. Никому не говори, что ты меня видел, только ей. Если кто-нибудь спросит, зачем ты вернулся, скажи, что забыл кое-что для школы.
– Мой новый карандаш? – предположил Вальтер. – Я берег его для тебя, Штефан. Вдруг ты захочешь написать пьесу.
– Да, точно, новый карандаш. – Штефан прижал к себе щедрого братишку, думая о том, сколько карандашей он позабывал за свою жизнь на столиках кафе, где, не задумываясь, заказывал чашку кофе с пирожным.
Он тайком наблюдал за тем, как Вальтер, миновав Рольфа, входит в особняк. И потом, когда братишка скрылся за дверью, не спускал глаз с фасада, словно его взгляд мог помочь Вальтеру, если к тому станут приступать с расспросами. Затаив дыхание, он ждал возвращения братишки, и каждая минута казалась ему вечностью. А что, если сейчас выйдут нацисты и арестуют его или Вальтер придет и скажет, что не смог ничего передать маме, потому что та не просыпается.
Но вот Вальтер снова показался на улице, выглядя, как любой мальчишка, направляющийся в школу, с новым карандашом в руке, и Штефан опять прижал его к груди.
– Я прошептал маме на ушко, – доложил Вальтер, – а она проснулась и улыбнулась.
Когда братья подошли к американскому консульству, очередь в него оказалась невероятно длинной, но Штефан не хотел лишний раз рисковать, отводя Вальтера домой и снова возвращаясь. Стоять в этой очереди для него уже был риск, но выбора не было.
– Ладно, Вальт, – сказал Штефан. – Давай-ка погоняй меня по словам.
– Кролик Петер знает английский лучше, чем я, – ответил Вальтер.
– Но у тебя тоже здорово получается, – заверил брата Штефан. – Давай не стесняйся.
Темнота уже глядела в окна консульства, когда Штефан с привалившимся к его плечу спящим Вальтером сел за стол напротив служащего американского посольства: у того была голова, как тыква, и очки в металлической оправе. Мама наверняка уже беспокоится, но делать нечего. Ни после полудня, когда закончились уроки в школе, ни во второй половине дня, ни вечером, перед ужином, они не могли позволить, чтобы время, которое они потратили на очередь, пропало зря.
– Помогите мне оформить визу отцу, пожалуйста, – сказал Штефан.
Служащий консульства нахмурился:
– Не себе или…
– Он уже заказал нам визу.
Терпение, напомнил себе Штефан. Сохраняй терпение. Незачем говорить так резко.
– Извините, – произнес он вслух. – Извините.
– А для матери? – спросил человек за столом.
– Нет, я… Она больна.
– Оформление визы требует времени. Может, она как раз поправится…
– Не поправится. Она уже не поправится. Вот поэтому мы не уехали раньше: папа не хотел оставлять ее здесь одну. Но теперь у него нет выбора.
Человек за столом снял очки и внимательно посмотрел на Штефана:
– Я вам сочувствую. Очень, очень сочувствую. Я…
– Отцу нужна виза, немедленно. Мы можем еще подождать, но его услали в трудовой лагерь. То есть мы думаем, что его услали именно туда. А если у него будет виза, то его могут выпустить из Австрии.
– Понимаю. У вас есть родственники в Соединенных Штатах? Кто-нибудь, кто может письменно подтвердить, что будет оказывать вам финансовую поддержку? Когда есть поручитель, визы дают скорее. В противном случае процесс может затянуться на годы.
– Но отец не может уехать без визы.
– Мне действительно очень, очень жаль. Мы делаем все, что можем, работаем каждый день до десяти вечера, но… Я запишу вашу информацию. Если найдете поручителя, возвращайтесь, я отмечу в документах. Поручителем может быть кто угодно.
– Но я никого в Америке не знаю, – возразил Штефан.