Барстоу хватало ума по крайней мере в одном отношении – он понимал, что его собеседник мог ему противостоять, но не быть при этом злодеем.
– Но моих людей преследуют, – возразил он.
– Ваши люди, – натянуто проговорил Форд, – составляют долю одной десятой процента от всего человечества… и я должен найти решение для всех! Я позвал вас, чтобы выяснить, есть ли у вас какие-то предложения на этот счет. Так ка́к – есть?
– Сомневаюсь, – медленно ответил Барстоу. – Предположим, я признаю, что вам ничего не остается, кроме как и дальше заниматься грязным делом, арестовывая моих людей и допрашивая их незаконными методами… полагаю, у меня просто нет выбора…
– У вас нет выбора – как и у меня. – Форд нахмурился. – Мы будем действовать настолько гуманно, насколько это возможно, – я не свободен в своих решениях.
– Спасибо. Но, хотя вы говорите, что выходить к народу для вас бесполезно, в вашем распоряжении имеются обширные средства пропаганды. Нет ли возможности провести кампанию с целью убедить людей в истинных фактах? Доказать им, что никакого секрета нет?
– Подумайте сами, – ответил Форд. – Получится ли?
– Вряд ли, – вздохнул Барстоу.
– И даже если бы получилось – я бы все равно не счел бы это решением! Люди – даже мои верные помощники – цепляются за свою веру в фонтан молодости, ибо единственная альтернатива чересчур жестока, чтобы о ней задумываться. Знаете, что это будет для них означать? Если им придется поверить в голую правду?
– Продолжайте.
– Я спокойно отношусь к смерти лишь потому, что смерть – великий демократ, для которого все равны. Но теперь у смерти появились любимчики. Заккер Барстоу, можете ли вы понять невероятно горькую зависть обычного человека… скажем, пятидесяти лет – при виде таких, как вы? Пятьдесят лет… двадцать из них составляют детство и юность, а когда он набирается профессионального опыта, ему уже далеко за тридцать. Когда он остепеняется и становится уважаемым человеком, ему уже сорок. И только всего лишь за последние десять лет из своих пятидесяти ему удается по-настоящему чего-то достичь. – Форд наклонился вперед, продолжая с подчеркнутой серьезностью: – И теперь, когда он наконец достиг своей цели, какова награда? Зрение его подводит, от молодых сил ничего не осталось, сердце и дыхание уже не те, что были когда-то. Он еще не стар… но уже чувствует смертельный холод. Он знает, что его ждет. Знает! Но подобное неизбежно, и каждый научился принимать его как данность.
И теперь появились вы, – с горечью продолжал Форд. – Ему стыдно перед вами за свою слабость, вы унижаете его перед собственными детьми. Он не осмеливается строить планы на будущее; вы же радостно планируете свою жизнь на пятьдесят и даже на сто лет вперед. Какого бы успеха он ни добился, чего бы он ни достиг, вы в любом случае догоните его и обгоните – попросту его переживете. Его слабость вызывает у вас жалость – стоит ли удивляться, что он вас ненавидит?
Барстоу устало поднял голову:
– Вы меня ненавидите, Слейтон Форд?
– Нет-нет. Я не могу позволить себе кого-либо ненавидеть. Но вот что я вам скажу, – внезапно добавил Форд. – Если бы секрет существовал, я бы вытянул его из вас, даже если бы пришлось разорвать вас на куски!
– Да, я понимаю. – Барстоу задумчиво помолчал. – Мы, Семейства Говарда, мало что можем сделать. Мы не планировали подобного – его спланировали за нас. Но кое-что мы все же можем предложить.
– Да?
Барстоу объяснил.
Форд покачал головой.
– С медицинской точки зрение ваше предложение вполне реально, и у меня нет сомнений, что половинная доля вашей наследственности увеличила бы продолжительность человеческой жизни. Но даже если бы женщины согласились принять зародышевую плазму ваших мужчин – в чем я не уверен, – это стало бы духовной смертью для всех остальных мужчин. Последовал бы взрыв всеобщего разочарования и ненависти, который разделил бы человечество, обрекая его на гибель. Нет, несмотря на все наши желания, от наших обычаев никуда не деться. Мы не можем разводить людей, словно животных, – они этого не потерпят.
– Знаю, – согласился Барстоу, – но это все, что мы можем предложить… долю нашего богатства посредством искусственного оплодотворения.
– Да. Полагаю, мне следует вас поблагодарить, но никакой благодарности я не испытываю, так что делать этого не стану. Будем практичны. По отдельности вы, старики, несомненно, уважаемые и приятные люди. Но все вместе вы столь же опасны, как переносчики чумы. И потому вас необходимо поместить под карантин.
– Я и мои собратья уже пришли к тому же выводу, – кивнул Барстоу.
– Рад, что вы столь благоразумны, – облегченно вздохнул Форд.
– Иначе и быть не могло. Так что тогда? Изолированная колония? Какое-нибудь отдаленное место, которое стало бы нашим собственным Ковентри? Может, Мадагаскар? Или мы могли бы забрать себе Британские острова, вновь их отстроить и распространиться оттуда по Европе, по мере того как будет спадать радиоактивность.
– Это невозможно, – покачал головой Форд. – Решение проблемы попросту ляжет на плечи моих внуков. К тому времени вы и ваши люди наберетесь сил и сможете нас победить. Нет, Заккер Барстоу, вы и ваши сородичи должны вообще покинуть эту планету!
Барстоу тупо уставился на него:
– Я так и знал, что к этому придет. И куда же нам отправиться?
– Выбирайте сами в Солнечной системе. Куда угодно.
– Но куда? Венера – далеко не подарок, и, даже если мы ее выберем, примут ли нас там? Венериане не подчиняются приказам Земли – так было решено в две тысячи двадцатом. Да, сейчас они принимают проверенных иммигрантов в соответствии с Конвенцией Четырех планет… но примут ли они сто тысяч, которых Земля сочла чересчур опасными? Сомневаюсь.
– Я тоже. Так что лучше выберите другую планету.
– Какую? Во всей системе нет других небесных тел, пригодных для человеческой жизни. Потребовались бы почти сверхчеловеческие усилия, даже при наличии неограниченных средств и лучших достижений современной техники, чтобы приспособить для заселения самые многообещающие из них.
– Так приложите усилия. Мы окажем щедрую помощь.
– Не сомневаюсь. Но в конечном счете – насколько это лучшее решение, чем просто предоставить нам резервацию на Земле? Вы что, собираетесь положить конец космическим полетам?
Форд внезапно выпрямился:
– Кажется, я понял, о чем вы. Об этом я не подумал, но… почему бы и нет? Не лучше ли будет отказаться от космических полетов, чем позволить нынешней ситуации выродиться в открытую войну? Однажды от них уже отказывались.
– Да, когда венериане свергли своих землевладельцев. Но потом полеты возобновились, Луна-Сити отстроили заново, и в небе летает вдесятеро больше тонн груза, чем когда-либо прежде. Вы способны это прекратить? А если даже способны – удастся ли?