Цирцея - читать онлайн книгу. Автор: Мадлен Миллер cтр.№ 83

– Одиссей притягивал к себе жизнь, – заметила она. – А Телегон спешит за ней и формируется по пути, как река, пробивающая русло.

Я и выразить не могла, как польстило мне, что она хвалит сына.

– Знала бы ты его ребенком! Такого безумного создания свет не видывал. Хоть я-то, признаться, оказалась еще безумней. Думала, матерью быть легко, пока ею не стала.

– Дочь Елены такой же родилась, – сказала Пенелопа. – Гермиона. Пять лет кричала, а выросла – милее не придумаешь. Я беспокоилась, что Телемах не кричал почти. Очень уж рано послушным стал. Всегда любопытно было, чем второй ребенок от него отличался бы. Но когда Одиссей вернулся домой, мое время, как видно, уже прошло.

Голос Пенелопы звучал сухо. Верной назовут ее позже в поэмах. Преданной, честной и благоразумной. Так покорно, невыразительно говорила она о себе самой. Пенелопа могла бы выйти замуж снова, родить еще ребенка, пока Одиссея не было, облегчить себе жизнь. Но она любила его неистово и никого другого не приняла бы.

Я сняла с потолочной балки подвешенный пучок тысячелистника.

– Что из него делают?

– Заживляющие мази. Тысячелистник останавливает кровь.

– Можно посмотреть? Ни разу не видела, как колдуют.

Эти слова польстили мне не меньше, чем похвала Телегону. Я освободила место у стола. Пенелопа была угодливым слушателем, осторожно задавала вопросы, пока я перечисляла составляющие и объясняла их назначение. Она попросила показать травы, с помощью которых я превращала людей в свиней. Я положила горсть сухих листьев ей на ладонь.

– Я ведь не превращусь сейчас в свиноматку, правда?

– Для этого нужно проглотить их и произнести могущественные слова. Только растения, рожденные из крови богов, являют свою волшебную силу без заклинаний. И нужно быть колдуньей, я полагаю.

– Богиней.

– Нет. Моя племянница была смертной, а чары накладывала не слабее моих.

– Твоя племянница. Не Медея ли?

Странно было столько лет спустя слышать это имя.

– Ты ее знаешь?

– Знаю из песен аэдов да представлений, что дают при дворе.

– Я бы послушала.

Она говорила, а деревья за окном потрескивали на ветру. Медея и впрямь ускользнула от Ээта. Добралась с Ясоном до Иолка, родила ему двух сыновей, но к колдовству ее он питал отвращение, а народ его презирал Медею. Прошло время, и Ясон захотел взять в жены другую – милую, всеми любимую местную царевну. Медея это мудрое решение одобрила и послала невесте дары – венок и плащ собственной работы. Надев их, девушка сгорела заживо. После Медея приволокла своих детей к алтарю и, поклявшись, что Ясону они не достанутся, перерезала им горло. Потом призвала запряженных в колесницу драконов, чтоб отвезли ее обратно в Колхиду, и больше Медею не видели.

Над изложением, без сомнения, поработали, но я и теперь помнила сияющее, пронзительное лицо Медеи. И верила: она на все пойдет, но не проиграет.

– Когда-то я ее предупреждала, что брак этот бедой закончится. Вижу, что оказалась права, но радости в том нет.

– И редко бывает, – сказала Пенелопа тихо. Наверное, она думала об убитых детях. Я тоже думала о них. И о колеснице с драконами, принадлежавшей, разумеется, моему брату. Невероятным казалось, что Медея вернулась к нему после всего случившегося между ними. Однако я видела в этом смысл. Мой брат хотел наследника, а Медея была похожа на Ээта больше кого бы то ни было. Она росла и воспитывалась на его жестокости и в конце концов не смогла перемениться, как видно.

Я полила тысячелистник медом, добавила пчелиный воск для густоты. Воздух был мускусно-сладок и едок от трав.

– Так что же делает тебя колдуньей? – спросила Пенелопа. – Если не божественная природа?

– Точно не знаю. Раньше я думала, это передается по наследству, но Телегон чарами не владеет. Я пришла к выводу, что главное тут – воля.

Она кивнула. Объяснять не было нужды. Мы обе знали, что есть воля.

* * *

В тот день Пенелопа с Телегоном опять ушли на море. Я предполагала, что после вчерашней моей резкости Телемах будет держаться подальше. Но он пришел, застал меня за травами.

– Я думал заняться столами.

Я наблюдала за ним, растирая листья чемерицы. Он взял бечевку для замеров и чашу, которую наполнил водой до отметины.

– Что ты делаешь?

– Проверяю, ровный ли пол. Все дело-то в ножках – они немного разной длины. Но это легко исправить.

Я смотрела, как он работает напильником, вновь и вновь замеряет куском бечевки ножки столов. Спросила, где он сломал нос.

– Плавал с закрытыми глазами. Получил тогда урок.

Закончив, он вышел во двор – подправить плиты садовой дорожки. Я отправилась следом, принялась полоть, хотя огород в том едва ли нуждался. Заговорили о пчелах, я сказала, что их на острове мало и мне всегда хотелось больше. Он спросил, умею ли я приручать пчел подобно прочим существам.

– Нет. Я их окуриваю, как и все остальные.

– Один улей, кажется, переполнен, – заметил Телемах. – Разделю его весной, если хочешь.

Я сказала “хочу” и стала смотреть, как он ровняет землю, вычищая лишнюю.

– Здесь с крыши течет. После дождя плиты опять зашатаются.

– Так уж все устроено. Наладишь что-нибудь, оно испортится, и ты налаживаешь снова.

– Терпеливый у тебя нрав.

– Отец говорил, это скука. Овец стричь, очаг чистить, косточки вынимать из оливок. Из любопытства он хотел всему этому научиться, но делать это постоянно, потому что надо, не хотел.

Правда. Одиссей предпочитал задачу, которую нужно один раз выполнить: разграбить город, победить чудовище, проникнуть в неприступную крепость.

– Наверное, ты унаследовал это от матери.

Он не поднял глаз, но, кажется, напрягся.

– Как она? Ты ведь с ней беседуешь.

– Ей тебя не хватает.

– Ей известно, где я.

Гнев проступил на его лице, отчетливый, беспримесный. Есть в нем какая-то чистота, подумалось мне. Я не о той чистоте говорю, что имеют в виду поэты, – добродетели, которую порушат в конце повествования или, наоборот, станут защищать любой ценой. И не говорю, что Телемах был глуп или наивен. Я хочу сказать, он состоял лишь из себя самого и никакая муть не засоряла его подобно всем остальным. Его мысли, чувства и действия образовывали прямую линию. Неудивительно, что Телемах так озадачивал отца. Тот во всем искал скрытый смысл, кинжал во тьме. А Телемах свой клинок не прятал.

* * *

Странные это были дни. Афина топором висела над нашими головами, но она уже шестнадцать лет висела, и падать в обморок от страха теперь я не собиралась. Каждое утро Телегон уводил брата гулять по острову. Пенелопа пряла или ткала, а я обрабатывала травы. К тому времени я успела отвести сына в сторонку и рассказать, что узнала – об испортившемся на Итаке характере Одиссея, о его подозрительности и гневливости, – и видела, как день за днем это действует на него. Телегон скорбел по-прежнему, но чувство вины уже отпускало, и лицо его повеселело вновь. Общество Пенелопы и Телемаха еще больше шло ему на пользу. Во внимании их он нежился, как львы мои – в солнечных пятнах. С болью осознала я, до чего ему все эти годы не хватало семьи.