Цирцея - читать онлайн книгу. Автор: Мадлен Миллер cтр.№ 17

– Оно прекраснее всех, – ответил Ээт. – Я сделал, как обещал, сестра. Собрал там все чудеса, что есть в наших землях.

Я улыбнулась, услышав, как он зовет меня сестрой и говорит о тех, прежних мечтах.

– Хотелось бы мне все это увидеть.

Ээт промолчал. Он был чародеем, мог разомкнуть змеиные зубы, вырвать с корнем дуб. Зачем ему я?

– И Дедал у тебя?

Ээт скривился:

– Нет, он в ловушке у Пасифаи. Может, потом… Зато у меня есть огромная баранья шкура из золота и полдюжины драконов.

Рассказы из Ээта вытягивать не пришлось. Они рвались наружу сами – про чары и заклинания, которые он накладывал, про зверей, которых призывал, про травы, которые срезал при лунном свете, чтобы варить из них чудеса. Одна история была диковиннее другой: молния притягивалась к кончикам его пальцев, зажаренные барашки возрождались из обугленных костей.

– Что за слово ты произнес, когда исцелял меня?

– Могущественное слово.

– А меня научишь?

– Колдовству нельзя научить. Ты до всего дойдешь сама. Или не дойдешь.

Я вспомнила, как, прикоснувшись к тем цветам, услышала гудение, как некое мистическое знание посетило меня.

– И давно ты знаешь, что способен на такое?

– С рождения. Но нужно было подождать, скрыться сначала от отцовых глаз.

Столько лет мы были вместе, и он молчал. Я уже открыла рот, чтоб потребовать ответа: как ты мог не сказать мне? Но этот новый Ээт в ярких одеждах лишал меня решимости.

– Ты не боишься, – спросила я, – что отец разгневается?

– Нет. Мне хватило ума не позорить его перед всеми. – Ээт взглянул на меня, приподняв бровь, и я покраснела. – Однако отец очень хочет понять, как ему использовать такую силу себе во благо. Он из-за Зевса беспокоится. Нужно правильно нас изобразить: дать понять, что мы достаточно опасны, чтобы Зевс призадумался, но не настолько, чтобы он вынужден был действовать.

Брат мой, чей взор всегда проникал в трещины мироздания.

– А если олимпийцы попробуют лишить тебя твоих чар?

Он улыбнулся:

– Мне кажется, они не смогут, как бы ни старались. Я же сказал: фармакея находится за гранью обыкновенно достижимого для богов.

Я взглянула на свои руки и попыталась представить, как они плетут заклятие, способное поколебать мир. Но уверенность, с которой я выдавливала сок Главку в рот и отравляла воду в бухте Сциллы, куда-то подевалась. Может, если бы я вновь прикоснулась к тем цветам… Но мне запретили выходить из дворца, пока отец не поговорит с Зевсом.

– Думаешь… я могу творить такие же чудеса, как ты?

– Нет, – ответил брат. – Я сильнейший из нас четверых. Но у тебя определенно есть склонность к превращениям.

– Это все цветы, – возразила я. – Благодаря им всякое существо обретает истинный облик.

Он обратил ко мне свой взгляд мудреца.

– Как кстати, что их истинный облик случайно совпадает с угодным тебе, правда?

Я уставилась на него:

– Я вовсе не желала превратить Сциллу в чудовище. Лишь хотела показать, как уродлива она внутри.

– И ты веришь, что внутри у нее скрывалось такое? Шестиголовое слюнявое чудище?

Лицо мое горело.

– А почему нет? Ты ее не знал. Она была так жестока!

Ээт рассмеялся:

– Ах, Цирцея! Она была размалеванной потаскухой не первого разряда, такой же, как и все остальные. И если станешь утверждать, что одно из страшнейших чудовищ нашего времени пряталось у нее внутри, значит, ты глупее, чем я думал.

– По-моему, никто не может сказать, что у другого внутри.

Ээт закатил глаза и вновь наполнил свой кубок.

– А по-моему, – сказал он, – Сцилла избежала наказания, которое ты для нее замыслила.

– Что ты хочешь сказать?

– Подумай. Что делала бы уродливая нимфа в нашем дворце? Чего бы стоила ее жизнь?

Все было как раньше: он спрашивал, я не находила ответа.

– Не знаю.

– Знаешь-знаешь. Вот почему это стало бы хорошим наказанием. Даже красивейшая нимфа никому особенно не нужна, а уродливая – и вообще пустое место, даже хуже. Она никогда не выйдет замуж, не родит детей. Будет обузой для семьи, бельмом на глазу мира. Ей, презираемой и оскорбляемой, придется прятаться. Но, став чудовищем, она обретает положение. И славы получит, сколько зубами сумеет отхватить. Любить ее за это не будут, зато не будут и ущемлять. Поэтому если ты по глупости о чем и сожалеешь втайне, забудь. Я бы сказал, ты сделала ее только лучше.

* * *

На две ночи отец заперся с дядьями. Я слонялась у дверей красного дерева, но не слышала ничего, даже приглушенных голосов. Когда отец с дядьями наконец вышли, лица их были мрачны и решительны. Отец направился к колеснице. Его багровый плащ рдел как вино, на голове сияла огромная корона из золотых лучей. Не оглядываясь, он взмыл в небо и развернул лошадей к Олимпу.

Мы ожидали его возвращения во дворце Океана. Никто не нежился на берегу реки, не свивался с любовником в полумраке. Наяды, пунцовея, переругивались. Речные боги пихали один другого. Дед тяжело оглядывал всех нас со своего помоста, держа в руке пустой кубок. Мать хвасталась перед сестрами:

– Перс и Пасифая, конечно, первыми все поняли. Цирцея – последней, и чему тут удивляться? Пожалуй, рожу еще сотню, они мне сделают серебряный корабль, который будет летать меж облаков. И мы воцаримся на Олимпе.

– Персеида! – шикнула на нее бабка из другого конца зала.

Только Ээт, кажется, не чувствовал общего напряжения. Сидел, безмятежный, на ложе, пил из золотого чеканного кубка. Я держалась в стороне, ходила взад-вперед по длинным коридорам, проводя рукой по каменным стенам, всегда чуть сыроватым: слишком много водных божеств здесь обитало. Искала глазами Главка. Я все еще не избавилась от желания видеть его, даже теперь. В ответ на мой вопрос, пирует ли Главк с остальными богами, Ээт ухмыльнулся:

– Своего синего лица он теперь здесь не показывает. Ждет, пока все забудут, как оно стало таким на самом деле.

У меня все перевернулось внутри. Я и не подумала, что своим признанием лишу Главка того, чем он так гордился. Слишком поздно. Слишком поздно я поняла все, что следовало. Я совершила так много ошибок, и теперь уж невозможно этот клубок распутать и вернуться к самой первой. Было это превращение Сциллы, Главка или клятва, данная бабке? Или прежде всего – первый разговор с Главком? Тошнотворное чувство тревоги подсказывало, что все это тянется с еще более раннего времени, с первого моего вздоха.

Отец, наверное, уже предстал перед Зевсом. Брат был уверен, что олимпийцы ничего не смогут с нами сделать. Но четверых титанов-колдунов нельзя ведь просто не замечать. А если снова начнется война? Потолок большого зала разверзнется над нами. Зевсова голова затмит свет, рука протянется вниз и раздавит нас одного за другим. Ээт призовет драконов, он хоть сражаться может. А я что могу? Цветы собирать?