– Он говорит, – чиновник старается изо всех сил, – что самурай в маске лисы сражается как человек высокого роста, с длинными ногами и руками. Внешне он вовсе не таков, нельзя понять, откуда у него эти ухватки. Но, как ни странно, ему это удается! Если бы варвар не знал, что некий hidalgo… э-э… некий самурай пропал без вести и наверняка умер, он решил бы…
Зря я отвлекся. Пропустил важное. Ворон с лисой сошлись вплотную, клинки скрещены в самом невозможном сочетании. Я вглядываюсь – и не могу понять, что означает эта изысканная композиция. Что-то подобное было во время поединка Омуры с Хосокавой. Но там скрестились два клинка, а здесь их четыре.
Знать бы, как ворон высвободился?
Рукоятью кинжала он бьет лису в морду. Время выбрано неудачно, способ тоже не слишком удачен – лиса успевает отшатнуться. Но кончик одного из прутьев корзинки цепляется за край маски.
Рывок оставляет Мигеру без актерской личины.
С дикой скоростью ворон отлетает назад. Впору поверить, что перед ним взорвали праздничную ракету с серой и древесным углем. То, что не могло сделать оружие, сделала лицевая плоть каонай. Ворон испуган, ворон в ужасе.
– El es un leproso
[72]! – вопит он.
Я не знаю, что делать. Вспороть себе живот?
Мигеру опускает оружие вниз. Стоит, как стоял в начале поединка. То, что заменяет ему лицо, бесстыдно обнажено в присутствии толпы самураев, первого министра, сёгуна.
– Слышите? – кричит Мигеру. – Этот человек говорит, что я прокаженный!
Гогот самураев служит ему ответом. Смеются все, даже сёгун.
– Он боится подхватить от меня эту заразу!
Гогот превращается в бурю. Многие хватаются за животы.
– Сказать ему, как получают такую болезнь?
– Да! – откликаются самураи.
– Сказать!
– Только пусть выедет из Фукугахамы!
– Здесь он не заразится!
– Это прекрасно! – сёгун вытирает слезы платком. – Это чудесно! Такое унижение варвара… Рэйден-сан, вы меня не разочаровали!
– Рэйден-сан умен не по годам, – соглашается министр Фудзивара. – У моего господина острое зрение. Среди множества людей мой господин всегда примечает того, кто достоин возвышения.
Сёгун недобро щурится:
– Это так, мой дорогой Фудзивара. Я примечаю, а вы обходите этих людей почестями и должностями. Сколько раз я уже говорил вам об этом?
Первый министр смущен. Он кланяется и умолкает.
Меж тем Рикарду-доно уже оправился от потрясения. Он не понимает, что кричат ему самураи, но смех ясно говорит варвару: ты ошибся, это не проказа.
«Что же это?!» – читается во всей позе варвара.
Мигеру что-то говорит Рикарду-доно. Оборачивается к помосту:
– Я объяснил ему: это маска. Маска под маской, и снова маска. Никто не увидит больше моего настоящего лица.
– Га-а! Никто!
– Никто и никогда!
– Га-а-а! Никогда!
– Даже если сорвет с меня одну маску за другой! И знаете, что он ответил?
– Что?! – вскипает толпа.
– Что же? – спрашивает сёгун.
Я вижу чудо: безликий – кумир самураев.
– Что это обет безумца! Наиглупейший из всех обетов!
– Ха! Дурной варвар!
– Пустая башка!
– Ему неведомо, как теряют лица!
– Дарэмо Домо!
– Эй, Никто Никак! Просвети болвана!
Зрители насмехаются. О, насмешка понятна Рикарду-доно без перевода! Чем платят за презрение? Сталь из Тореду приходит в движение, ворон отправляется в полет. Краткий миг лязга и скрежета. И вот клинки скрещены вновь, но это длится недолго. Лязг возвращается, усиливается, четыре полосы стали брызжут искрами.
Три полосы.
Меч Рикарду-доно выныривает из скрежещущего водоворота, летит в толпу. Кто-то ловит меч, торжествуя, поднимает над головой. Но никто не смотрит на удачливого самурая, не восхищается его ловкостью. Все взгляды прикованы к месту схватки.
Варвар лежит на спине. Мигеру наступил на его руку, вооруженную кинжалом. Острие клинка безликого упирается варвару в ямочку между ключицами. Капюшон упал ниже, лицевая плоть моего слуги почти не видна.
– Donde pongo el ojo, – говорит Мигеру, – pongo la bala
[73].
Я не понимаю. Рикарду-доно понимает.
Глава шестая. Боги не терпят измены
1. «Все ли в восхищении?»
Закатное солнце валилось за горы, невысокие в наших краях. Казалось, что на хребтах полыхает пожар, изображенный живописцем. В огне корчились обугленные, точно вырезанные из черной бумаги силуэты кривых сосен. По всей деревне зажигали фонари, большие и малые, гирлянды и факелы. Стойки для последних слуги загодя расставили вдоль улицы. Столичные самураи громко обменивались впечатлениями с провинциалами, на время позабыв о разнице в положении, дарованной чинами, и надменности, присущей им от рождения.
Победа Мигеру была у всех на устах. Этот Рикарду, утверждал каждый второй из гостей, даже не понимает, в какой степени он опозорен! Наверняка, вмешивался в разговор каждый третий, он уверен, что все дело в поражении. Проигравший жалок! Вот-вот, поддакивал каждый четвертый. Видите? Он недоумевает, отчего мы так веселимся. Проиграть схватку, тем более если соперник сильнее тебя, а ты дрался честно – позор из мелких, терпимых. «В чем же дело?» – небось, думает бедняга.
Одно слово: варвар!
Больше всех доволен был сёгун.
– Вы видели? – восклицал он, не зная устали. – Вы все видели?!
– Да, господин!
– Кому дозволено насмехаться над храбростью наших воинов?
– Никому, господин!
– Человек чести на его месте уже покончил бы с собой!
– Воистину!
– Варвар, знай свое место! Живи в унижении!
– Банзай!
Победа Мигеру над заморским выскочкой превращалась в триумф, поднимала престиж Чистой Земли до небывалых высот. По всему выходило, что титул «великого полководца, покорителя варваров» Ода Кацунага носит не зря. В порыве великодушия его светлость возвестил, что дозволяет моему слуге до конца праздника щеголять в одеждах, какие он носил во время поединка, и в лисьей маске.
– Ни один каонай доселе, – возвестил Кацунага, – не удостаивался такой чести!
К счастью, у Мигеру хватило ума исчезнуть с глаз долой. Ну да, сейчас знатные господа радуются победе над варваром. Но очень скоро они вспомнят, что безликий мерзавец посмел выдать себя за самурая и украл у них всю славу.