Когда Мигеру принял решение стать слугой дознавателя, они не отговаривали его.
Раньше он предполагал, что в прошлой жизни Ичи был простолюдинкой, а Ни – самураем, возможно, знатным. В зимней ночи под холодной луной, видя, как женщина держит лопату, Мигеру убедился в собственной правоте. Петляя меж стволов бамбука, он видел, что убийца шагнул вперед. Кажется, его не интересовала хижина и плачущий ребенок внутри. Лопата? О да, читалось в позе убийцы. Так даже лучше, гораздо лучше.
– Я здесь! Дождись меня, malparido
[12]!
Убийца обернулся через плечо.
Служебная маска? Жалкая клюка? Решимость? Огни в храме? Вопль, превращенный маской в глухой рев? Голоса послушников за рощей? Что бы то ни было, но убийца кинулся прочь и растворился в тенях.
Мигеру его не преследовал.
* * *
– Он оставил женщину у вас в храме?
– Нет, Сэки-сан. Я уговаривал его сделать это, но он сказал, что боится за жизнь Ни. Убийца может вернуться, сказал он. Я не стал спорить. Он оставил только ребенка. Я согласился взять дитя на попечение, и он ответил, что доверяет мне.
– Тело Ичи?
– Слуга господина Рэйдена унес тело. За ним последовала женщина. Не думаю, что она понимала, что делает. Она просто подчинялась его приказам. Сохрани она рассудок в полной мере, и мы бы не заставили ее покинуть ребенка.
– Когда это произошло? Я имею в виду, когда он унес тело?
– Ближе к рассвету. Так, чтобы быть у городских ворот, когда они откроются. Слуга господина Рэйдена все делал верно. Стража не пустила бы его ночью в город, даже при наличии служебной маски. А уж с трупом на руках, в сопровождении безликой, похожей на неприкаянную душу…
– Вы пошли с ним?
– Я вышел раньше. Он ходит быстрее меня, я рассчитывал оказаться у ворот к его появлению. Так и случилось. Мое свидетельство убедило стражу в необходимости пропустить нас.
– Он сразу пошел в управу? Или сначала к своему господину?
– Сразу в управу. Тело он отдал сборщикам трупов, которых мы встретили по пути, и строго-настрого приказал не сжигать покойника до особого распоряжения. Женщину отвел в барак, где живут кандидаты в слуги. Те дали обещание, что позаботятся о ней. Потом слуга господина Рэйдена описал все, случившееся у хижины, в отдельном докладе, сдал его секретарю Окаде – и только после этого отправился к своему господину.
– Куда отправились вы, святой Иссэн?
– К вам, Сэки-сан. Куда же еще?
2. «Как презренный каонай»
Звук гонга в храме Вакаикуса разбудил меня.
Вряд ли я расслышал гонг, скорее он мне приснился. Сквозь щели в ставнях сочился рассвет: серый, мутный. Камень-грелка давно остыл. Я продрог, но выбираться из-под одеяла не спешил. Тут хоть какое-то подобие тепла. А снаружи…
Надо!
Отбросив одеяло, я вскочил на ноги. Схватился врукопашную с желанием вернуться обратно – или немедленно натянуть на себя все что есть теплого. Победил, хотя и с большим трудом. Взялся приседать и махать руками, пока мне не стало…
Нет, не жарко. Все равно холодно.
Со всех ног рванул во двор. Отец с утра ледяной водой обливается, а я чем хуже? Двор был пуст. Вот я бестолочь! Отец из ночного караула вернулся, лег спать до полудня. Гром и молния! Для кого я обливаться решил? Для отца или для себя?
Раз решил – надо делать.
Белые перья облаков над морем окрасились в густой розовый цвет. Казалось, в небе зацвела весенняя сакура, приглашая полюбоваться изысканным зрелищем о-ханами. Утро занималось морозное, ясное. Ледяная вода обожгла хуже кипятка. Я едва не заорал, но вспомнил, что сильный захочет – сквозь скалу пройдет, и плеснул на себя еще. Стараясь не спешить, умылся. Стараясь не стучать зубами, почистил зубы. Щетку сделал новую, расщепив ножом ивовую веточку, а зубной порошок мы брали в аптеке: корейский рецепт, из тончайшего песка. Все! Теперь быстро-быстро растереться досуха, докрасна – и сразу одеваться-одеваться-одеваться!
Бегом-бегом-бегом!
О-Сузу подала двойной завтрак: мне и Мигеру. Относить еду каонай я уже привык, хоть и стыдился до сих пор. А что делать, если больше некому? Хвала будде, О-Сузу согласилась без возражений принимать помощь безликого: дров нарубить, воды натаскать, рыбу почистить. Но подавать ему рис и овощи? Своими руками?! В крайнем случае она оставляла еду в беседке, или даже перед дверью сарая, где жил Мигеру. Заходить внутрь О-Сузу отказалась наотрез.
Натолкнувшись на яростное сопротивление, не свойственное нашей кроткой служанке, я от нее отстал.
Заспался сегодня мой каонай. Обычно он раньше меня встает. Значит, будет есть остывшее: не хватало еще собственный завтрак прерывать, чтобы накормить слугу! Где такое видано? Я уже доедаю, а он не объявился. Так этот соня вообще голодным останется – на службу пора!
Дверь в сарай была приоткрыта. Я поставил поднос на приступку у входа.
– Мигеру!
Тишина. Я сунулся внутрь. Лежанка аккуратно застелена.
– Мигеру!
Вышел умыться, а я не заметил? У колодца безликий не обнаружился. Лохани и ведро стояли в точности так, как я их оставил.
– Мигеру!
Сад. Беседка. Площадка для упражнений. Дровяной навес.
– Мигеру!
В доме недовольно заворчал разбуженный отец.
– Никуда ночью не выходи, понял?
– Да, господин. А по нужде?
Не знаю, что за нужда погнала Мигеру со двора. Небось, большая нужда, если он пренебрег моим приказом. Вышел ночью в город… И его там убили, подсказал кто-то голосом господина Сэки. Убили, бросили на снегу и стих написали. Что-то вроде:
Ползет улитка,
Любуется склонами.
Куда спешить ей?
Я увидел этот стих, будто наяву. Белый снег и желтые иероглифы, словно неведомый убийца записывал их самым отвратительным образом. Если даже убийца оплошал и Мигеру всего лишь ранен – небось, лежит в глухом закоулке, коченеет, истекая кровью. Кто ему поможет? Никто. Кому взбредет на ум помогать мерзкому каонай? Никому. В маске, без маски – все равно. В лучшем случае, сообщат в службу Карпа-и-Дракона. Если найдут труп – тоже сообщат. Старосте сборщиков трупов мое послание передали еще вчера.
Надо бежать в управу. Если что и узнаю, так только там.
Торопясь, оскальзываясь на льду, намерзшем с ночи, едва не сшибая с ног прохожих, я больше глядел по сторонам, чем под ноги. Вдруг где-нибудь мелькнет фигура в грубом балахоне, подпоясанном веревкой, с низко опущенным капюшоном? Блеснет из-под капюшона начищенная медь лупоглазой маски карпа?