Поскольку я живу - читать онлайн книгу. Автор: Марина Светлая cтр.№ 81

Но об этом она не давала себе труда задумываться. О том, что ее предали, – помнила. Все остальное казалось ей глухим и мутным сном, после которого проснешься в поту и с облегчением выдохнешь: конечно, этого быть не может.

Уже через сутки не совсем трезвая Полина ехала в машине Штофеля на другом конце земли, поглядывая по сторонам. Узнавала и не узнавала город. Она не была здесь четыре года, за которые случилось так много, что и на целую жизнь бы хватило.

Но куда лучше отмечать ту или иную новую вывеску и копаться в воспоминаниях о прогулках по знакомому из прошлого месту, когда ей так хотелось кофе, а Стас запрещал. И она улыбалась собственным мыслям о том, что теперь обязательно будет пить кофе в каждой попавшейся на пути кондитерской, и есть сладкое, и вести самый бессмысленный образ жизни, едва ли понимая, что никакой жизни уже больше нет. Это она агонизирует.

«Когда не строишь иллюзий, с реальностью мириться проще», - выдал ей Стас витиеватую мантру в бизнес-классе самолета за очередной стопкой, коих опрокинуто было немерено, пока они летели. Полина вцепилась в эту мысль и думала ее, учась сознавать собственные ошибки.

Если бы сейчас Штофель попытался ее трахнуть, она бы, скорее всего, не сопротивлялась. Но он не попытался. По всему выходило, что он пошел дальше, а она застряла.

Потому лучше мечтать о кофе в кондитерских и шутливо сердиться на Штофелевское: «Все-таки ты ничего не ешь, дорогой мой министр. От тебя половина осталась», - угрожая себе и ему отожраться за океаном. Чтобы даже Ванька не узнал в августе.

А потом она вспоминала правду и тихо скулила Стасу в плечо, превратив его из мужика в гребаного психоаналитика. Дружить с ним было гораздо приятнее, чем спать.

Подъезжая к его обиталищу на Манхеттене, Полина уже протрезвела и справилась с собой настолько, что когда ее шею обхватили маленькие теплые ручки самого замечательного на свете мальчика, которого она никак не могла научиться любить, ее хватило даже на то, чтобы прижать сына к себе, вдохнуть запах сладкой выпечки и молока, от него исходивший, и выслушать удивительный рассказ про потрясающего добермана, подаренного отцом.

Это потом она закрылась в комнате с видом на вечерний город, переливающийся огнями, которую ей предоставил Стас, и вспоминала свой давний сон о двух мальчишках, гонявших пса у моря.  Жизнь циклична. Оба эти мальчишки были ее кровными. Роднее некуда. И значит, в Лёне он тоже повторился.

Последующие дни Полина и правда чувствовала себя заблудившимся ребенком, которому никогда не отыскать пути домой. Мириться с таким состоянием оказалось много труднее, чем пять лет назад. Но все-таки она продолжала тянуть эту лямку. Не из упрямства, а потому что объема и цвета набирало понимание, что все случившееся – никакой не сон.

Они говорили, что она сошла бы с ума. Чушь!

Сейчас ведь не сошла.

Сейчас ее вообще мало что трогало. После последней вспышки слёз в самолете она уже больше не плакала. Она даже ощущала себя странно. Ей казалось, что внутри ее черепа просто губка, которая способна только на впитывание мира извне. Создавать она отныне была не способна. Стас привез пианино. За неделю она села за него всего два раза – и то лишь потому, что Лёня очень просил.

А когда к исходу первой семидневки своего пребывания в Нью-Йорке она устроилась пятой точкой на собственном пиджаке посреди Грейт-Лоун в Центральном парке, куда они пришли с сыном ради того, чтобы посмотреть красную панду, и наблюдала, как мальчик шуршит в траве поблизости, удовлетворенный прогулкой, но совсем не стремящийся домой, что-то заставило ее негромко всхлипнуть, едва не согнувшись пополам в отчаянном желании прижать ладони к лицу.

И если бы Полина удивилась этому всхлипу, то дальнейшего, скорее всего, попросту не произошло бы. Нет. Она поддалась порыву. Уняла подступившую истерику и судорожно схватилась за сумку, краем глаз следя, чтобы сын не заметил – но он был слишком увлечен своим занятием.

Дрожащими руками вытаскивала конверт, а когда вскрывала его, пальцы слушались плохо.

Внутри, к ее удивлению, оказался рукописный текст на белом листе бумаги. Неровные буквы и сильный нажим. Чернила – черного цвета. Но в целом – вполне разборчиво.

«Здравствуй.

Здравствуй, Поля. Если честно, я не очень понимаю, как мне тебя называть. Я никогда не произносил этого имени вслух применительно к тебе. И никогда не обращался как к дочери. Наверное, даже сейчас – это не то, чего мне хотелось бы, потому что я никогда не получу ответа, но даже это – уже больше, чем я смел мечтать.

Иногда я представлял себе наш с тобой разговор, если бы ты узнала правду при моей жизни. Разговора случиться не могло, а сейчас я и слова вспомнить не получается из придуманных мной и повторяемых десятки раз. Но это я сам виноват, исключительно сам.

Я должен был бы сказать, что люблю тебя. Но я не знаю, люблю ли. Мы не знакомы. Твою мать – люблю. Ваньку люблю. Музыку, которую ты записывала, люблю. Вообще, это самое удивительное – твоя музыка. Мне хочется верить, что в ней ты открываешь кусочек души, и если это она – то она прекрасна. То, что я слышу, – я люблю, Полина.

Не думай, пожалуйста, что ты не желанный для меня ребенок. У Тани были свои причины, и я принимаю их. Но если бы я знал, что, уходя, она уносила от меня еще и тебя, все было бы по-другому. Я бы точно стал тебе отцом, независимо от отношений с твоей мамой.

Знаешь, у меня все вот так. Наверное, я не умею любить правильно.

Я любил Таню – и отпустил ее. Я любил своего сына – и дал ему возненавидеть себя. Я должен любить тебя – но не вошел в твою жизнь.

Даже этого письма могло не быть. Им я нарушаю слово и поступаю как законченный эгоист, рассчитывая, что мертвым списывают долги. Не то чтобы исходя из логики «меня не станет и разбирайтесь сами». Но я думаю, что мы все ошиблись тогда. Я, Иван, Татьяна. Ты имела право пережить это. Вы с Ваней пережили бы это вместе.

Но я, в очередной раз самоустранившись, наблюдал, как он разрушил свою жизнь. И видел, что ты не можешь построить свою.

Я очень много о тебе знаю. Не тебя, а о тебе. Я самый регулярный слушатель на твоих концертах. День, когда я видел тебя на приеме в мэрии вместе со Стасом, – 23 сентября. Я помню. У тебя красивый мальчик. Я долго смеялся – природа забавно шутит. В нем Север победил Юг. Твой прадед был из репрессированных русских немцев, его и мама моя не помнила, но, я думаю, наша порода оттуда пошла. И вот пожалуйста – Леонид Штофель. Правда, славный у тебя мальчуган.

Что-то еще я хотел рассказать тебе, но уже не помню. Через час мне выезжать в аэропорт, надо собираться в дорогу, из которой назад я уже не вернусь. Я и написать тебе решил в последний момент. Ты бы и так все узнала – там в завещании… Вронский бы с тобой связался в любом случае, это единственное мое твердое желание. Пожалуйста, возьми все, что я хочу дать. Это не только тебе. Это и внукам тоже. Не стой на гордости, гордость нас всех погубила.