В описаниях испанских гостей их хозяева представали «белокожими, румяными и вздорными». То был жестокий мир, где каждый имел при себе оружие. Англичане отличались вспыльчивым нравом. Не годились ни на что, кроме как есть и пить; танцы их представляли собой сплошные «шаги и прискоки с самодовольным видом»; женщины «непрестанно злословили»; все они были настоящие разбойники. С местным населением испанские придворные вели себя «словно со зверьми, которых стараются не замечать». Драки и скандалы случались не только на улицах, но даже в залах Уайтхолла. В одном из таких уличных боев участвовало пятьсот англичан; в результате шестеро погибли, а еще три дюжины получили тяжелые ранения. Нередко происходили и более невинные случаи взаимного недопонимания. Когда королеву посетила герцогиня Альба, ни одна из них не хотела позволить другой занять более низкое место; затейливый обмен любезностями завершился тем, что обе сидели на полу.
Осенью того года казалось возможным и даже весьма вероятным, что вскоре должен созреть плод королевского брака. Королева решила, что зачала, и доктора поддержали ее в этом предположении. Если бы это действительно было правдой, то все текущие проблемы Марии, включая отношение народа к ее мужу, нашли бы свое решение. По всем церквям страны пели гимн «Тебя, Бога, хвалим» и возносили молитвы за благополучное появление на свет наследника престола. Конечно, некоторых перспектива прихода к власти очередного монарха-католика приводила в ужас. К воротам дворца Уайтхолл кто-то приколотил листок со следующими словами: «Неужели вы, благородные англичане, окажетесь такими глупцами, чтобы поверить, что наша королева носит в себе плод? И от кого могла бы она зачать, если не от макаки или пса?» Страна замерла в ожидании.
23. Вера отцов наших
Подавление восстания Уайетта и последовавший за этим приезд Филиппа придали королеве уверенность. Темпы религиозной реформы — или, скорее, возвращения к прежней религии — усилились. Мессу праздновали во всем королевстве. В 1554 году, в праздник Входа Господня в Иерусалим, ладони во время шествия опять держали над головой, и церемония «поклонения Кресту» была возобновлена в Великую пятницу; древний обряд воскресения был проведен в Пасхальное воскресенье. Цитаты из Священного Писания, занявшие некогда место образов и картин, были стерты или покрыты известкой. В соборе Святого Павла хор поднялся в башню для пения гимнов, возродив давно ушедшую в небытие традицию. Епископ Лондонский Эдмунд Боннер постановил, что в числе инструментов отправления обрядов каждая церковь в городе должна иметь «крест с подсвечниками, крест для мертвых, фимиам, сосуд для благовоний, небольшой колокол для звона во время четвертой части мессы…». Следовало иметь высокий алтарь с облачениями и завесами. Епископ спросил, были ли случаи, когда члены конгрегации опускали голову, прятались за колонны или даже покидали церковь во время возношения Святых Даров. Позднее была возвращена и церковная музыка.
Некоторые люди стали жертвами этих изменений. Женатые священники были лишены средств к существованию. Викарий Уинби в Йоркшире предстал перед своей конгрегацией в стихаре и с зажженной свечой в руках. «Повелители мои, — начал он, — я был под действием обмана и искушения, полагая, что могу вступить в законный брак…» Затем он начал просить о прощении. Из двадцати двух епископов эдвардианского режима лишь семеро не изменили своим взглядам. Реформаторы Кранмер, Ридли и Латимер были высланы в Оксфорд, чтобы держать ответ перед епископами и духовенством конвокации. Из Тауэра, что служил местом их заточения, они были отправлены в Бокардо. То была оксфордская тюрьма в сторожевой башне у северных городских ворот. Королева питала особую неприязнь к архиепископу Кранмеру, который некогда приложил руку к низвержению ее матери. Боннер с издевкой называл его «господин Кентерберийский».
Над ними состоялся суд перед комиссией конвокации, который можно было назвать показательным. Когда Кранмер отвечал на вопросы о пресуществлении, его речь пытались заглушить, дабы она не была вообще никому слышна; его сочли «необразованным», «неумелым» и «дерзким».
Ридли был вызван для допроса на следующий день. «Вы можете видеть, сколь упрям, тщеславен, хитер и непостоянен этот человек, — заключил инквизитор, — но очевидно и то, что сила истины непоколебима. Так провозгласите же вместе со мной торжество истины!» Духовенство ответило единодушно. Весь допрос Ридли сопровождался «полным беспорядком, постоянными криками, провокациями и упреками», ввиду чего духовное учреждение напоминало базар.
Когда в зал суда вошел Латимер, ему, престарелому и хрупкому, было разрешено присесть. Он имел при себе трость; на груди лежало пенсне на веревочке. Суд объявил его еретиком, и он не стал противиться своей участи, посчитав ее способом прославления Господа. «Если, имея такую веру, ты войдешь в рай, — сказал ему один из допрашивающих, — то мне никогда туда не попасть».
Порядка восьмисот протестантов бежали в центры европейского протестантизма; в их числе было много клириков и ученых из университетов. Вдовствующая герцогиня Суффолк уехала вместе с многочисленной прислугой, включая прачку и шута. В городах вроде Франкфурта и Цюриха были основаны восемь английских коммун, из которых струился поток памфлетов, проклинающих Марию и ее режим. Изгнанники, вполне естественно, надеялись на убиение идолопоклонницы. Она была королевой зла. Самих себя они считали притесненным меньшинством, небольшой группой сохранивших веру, над которой нависла нескончаемая тень преследования. Образ этот просуществовал долго и способствовал формированию идеологии более строгой формы кальвинизма. Анонимный автор «Смиренной мольбы к Господу» считал, что в возвращении папства повинны «неблагодарность и греховная жизнь» Англии. Более долговременным наследием религиозных беженцев стала Женевская Библия, которая была предметом непреходящего почитания Шекспира. В более свободное правление королевы Елизаветы один епископ вспоминал годы изгнания с большой нежностью: «О, Цюрих, Цюрих! Я думаю о Цюрихе в Англии больше, чем я когда-либо думал об Англии, будучи в Цюрихе».
Зимой 1554 года в Англию прибыл клирик совершенно другой породы. Реджинальд Поул, кардинал и папский легат, возвращался на родину из двадцатидвухлетнего изгнания. Вернулся он в воодушевлении и с праведным намерением вернуть свою страну под крыло Рима. Англия все еще пребывала под папским интердиктом, вероятно подвергавшим все население риску вечных мук. Семья Поула была казнена по приказу Генриха VIII; его мать, Маргарет Поул, обезглавлена, испытав перед смертью ужасные муки. Он считал себя сыном мученицы. Человеком он был серьезным и благочестивым, степенным и честным.
В один из последних ноябрьских дней его баркас с огромным серебряным крестом на носу прошел под Лондонским мостом, направляясь во дворец Уайтхолл. Там его встретил объятиями Филипп; сама королева ожидала на верху главной лестницы. Когда кардинал Поул поднялся к ней, она бросилась ему на грудь. «Ваше появление, — молвила она, — для меня столь же отрадно, сколь и обладание моим королевством». Он ответил ей по-латыни, словами, с коими архангел Гавриил обратился к Богородице: Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum, benedicta tu in mulieribus — «Радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами». И тогда королева почувствовала шевеление ребенка в ее чреве. То был момент благословения.