К Берли вскоре присоединился еще один королевский советник, Фрэнсис Уолсингем, изощренный и хитроумный шпион; говорили, что из своего дома на Сизинг-Лейн он может услышать то, что шепчут кому-то на ухо в Риме. Он стал родоначальником целой вереницы «разведчиков» в мире европейской дипломатии. Он начал карьеру в качестве посла Елизаветы при французском дворе, а в 1573 году она назначила его одним из своих министров.
Вокруг королевы теперь сформировалась группа убежденных протестантов, которые вместе со своими ставленниками в парламенте противодействовали претензиям Марии Стюарт и католическим силам Европы. Можно предположить, что именно они стали идейными вдохновителями антипапистских мер, принятых последним созывом парламента. Самыми яркими из них были лорд Берли, граф Лестер и Фрэнсис Уолсингем. Они пользовались полным доверием королевы, однако не боялись критически оценивать ее суждения и при необходимости подталкивать парламент в нужном направлении. Говорили, что они выслушивали приказы королевы, а затем негласно возвращались к своей политике. Сама Елизавета, как казалось, питала к ним искреннюю расположенность. Она называла Уолсингема «мавританцем», возможно, из-за его одежд слишком темного цвета, а Берли — своей «душой». Лестер был ее «глазами».
В этот период на авансцену выступил еще один фаворит, сэр Кристофер Хаттон. Он был в первую очередь придворным изысканной вежливости и обходительности и имел незаурядный танцевальный талант. Его персона привлекла внимание королевы. Она назначила его телохранителем, затем капитаном своей личной охраны, а впоследствии наградила еще более высокими титулами, назначив почетным ректором Оксфорда и лорд-канцлером Англии. Говорили, что он «протанцевал» себе путь к успеху. Его прозвищем было Колпачок или Овечка, вскоре превратившаяся в Барашка.
Свидетельством королевской заботы может стать категоричное письмо, написанное Елизаветой епископу Или. Хаттон жаждал приобрести некоторые земельные владения с садами на Холборн-Хилл и Или-Плейс, принадлежавшие епископу, однако тот не пожелал уступить их вельможе. Королева, однако, проявила настойчивость и отправила епископу следующее послание: «Гордый прелат, тебе прекрасно известно, кем ты был до того, как я сделала тебя тем, кто ты есть сейчас. Если ты немедленно не исполнишь мое требование, я лишу тебя духовного сана, клянусь Богом. ЕЛИЗАВЕТА». Разумеется, епископ подчинился и отдал свои земли, с условием, что он и его преемники получат беспрепятственный доступ к садам и разрешение собирать 20 бушелей роз ежегодно.
Куда более загадочный переход земельного угодья был отмечен хронистами того периода. Участок земли в Хартфордшире площадью 11 гектаров, известный как Марлеч-Хилл, «тронулся с места и со скрежетом стал перемещаться, унося с собой пасущийся скот, загоны для овец, деревья и так далее, проделав расстояние в сорок шагов за первый день». Через четыре дня он остановился, сформировав холм высотой 22 метра. На своем пути он перевернул местную часовню и оставил яму глубиной 10 метров, шириной 150 метров и длиной 365 метров.
Сообщали и о еще одном чуде. В начале 1572 года граф Лестер подарил Елизавете инкрустированный драгоценными камнями браслет, в который был вставлен небольшой циферблат. У королевы Англии появились первые в мире наручные часы.
32. Окончание праздника
В ходе летнего путешествия Елизавета часто посещала дом графа Лестера, замок Кенилворт в Уорикшире. Именно здесь ее развлекали пышными представлениями и театральными действами в последующие годы. Когда однажды королева проезжала через парк летом, к ней вышел привратник, одетый в костюм Геркулеса, и произнес приветственную речь. Огромный пруд, расположенный в одной из сторон замка, служил рвом, у которого королеву приветствовали нимфы; казалось, они идут по воде. Самое грандиозное представление в честь приезда королевы состоялось на заднем дворе замка, где соорудили семь пар колонн, на вершине которых расположились греческие боги и богини, преподносившие королеве свои дары. Когда Елизавета въехала на внутренний двор и сошла с лошади, все часы в замке остановили; никто не должен был следить за временем, пока королева находилась в Кенилворте.
На следующий день, в воскресенье, Елизавета отправилась в церковь; однако послеполуденные часы были наполнены музыкой и танцами. Королева не относилась к поборникам строгих нравов. В особенности она любила танцы. На одном из полотен Елизавета изображена танцующей вольту с кем-то из придворных, предположительно графом Лестером. В этом танце партнер приподнимает и поворачивает партнершу так, что ее ноги болтаются в воздухе. Королева также танцевала гальярду. Она делала пять шагов, а затем подпрыгивала как можно выше, ударяя ногами друг о друга при приземлении на пол. Елизавета настаивала на усложнении танца, желая сделать его еще более замысловатым и интересным, однако более пожилые и степенные советники не поддержали королеву в этом стремлении.
В последующие летние сезоны в замке устраивали и другие развлечения. «Дикарь» из Вест-Индии пел королеве хвалебные оды, и ему вторила нимфа Эхо. Итальянские аллегории, римские мифы и рыцарские романы смешались в одно целое. Королеве показывали местные чудеса вроде ребенка-гиганта и уродливой овцы. Елизавета любила охотиться и ездила верхом вместе с мужчинами в погоне за оленем. Наслаждалась она и медвежьей травлей, когда на двенадцать или тринадцать медведей спускали свору собак. Не обходилось без акробатов и фейерверков. В жаркую погоду Елизавета пила вино, смешанное пополам с водой. Во время путешествий она касалась больных золотухой, возлагая руки им на шею или челюсть
[76].
Итак, летом 1572 года для увеселения Елизаветы служил весь мир тюдоровских развлечений, в котором сельская жизнь и классика дополнялись богатствами английского рыцарского романа. В воздухе чувствовался мир. Условия договора между Францией и Англией были утверждены всего пять месяцев назад. Блуаский мир стал побочным результатом длительных безуспешных переговоров о заключении королевой династического брака, который скрепил бы отношения двух стран. На самом деле целью договора являлась защита от растущей мощи Испании, однако он имел дополнительную ценность, поскольку ограничивал дальнейшие притязания Франции от имени Марии Стюарт.
Приписываемая Лукасу де Хеере картина под названием «Семья Генриха VIII: аллегория престолонаследия Тюдоров», вероятнее всего, написана в честь заключения этого мира. Елизавета подарила ее человеку, который более чем кто-либо другой способствовал подписанию договора, а именно Фрэнсису Уолсингему. В нижнем углу картины была сделана следующая надпись: «Уолсингему шлет королева сие полотно: знаком признательности ее и народа английского служит оно». На картине в аллегорической форме изображена династия Тюдоров, начиная с Генриха и заканчивая самой Елизаветой, и вдобавок показана королева, ведущая вперед фигуру Мира, которая несет оливковую ветвь в левой руке и попирает ногами орудия войны.
Впрочем, не обходилось и без вестей о войне. В начале 1572 года нидерландский народ восстал против своих испанских господ и войск герцога Альбы; во главе сопротивления встал принц Вильгельм Оранский, адмирал которого Виллем II де ла Марк ранее укрывался в Англии среди своих собратьев по религии. Весной 1572 года адмирал отплыл из Дувра с небольшой флотилией и захватил город Брилле, расположенный в устье реки Маас
[77]. Другие порты Зеландии, Голландии и Утрехта тоже восстали, изгнав испанские гарнизоны. Нидерландских моряков прозвали «морскими гёзами (нищими)», поскольку в те времена пиратство и патриотизм нередко сливались в одно целое. Тем временем, пока французы, воодушевленные выступлением против Испании, захватили графство Эно, принц Оранский сам собрал армию в Германии.