Ложные приговоры, неожиданные оправдания и другие игры в справедливость - читать онлайн книгу. Автор: Тайный адвокат cтр.№ 70

Если суд считает показания свидетелей надежными, однако в свете отсутствия подкрепляющих доказательств не может искренне заявлять о своей уверенности в соответствии с предъявляемыми стандартами, то подобный утешительный факт будет сообщен безутешным потерпевшим при вынесении оправдательного приговора. Если суд постановит, что жалоба была злонамеренной, что это изначально была чистая клевета, то эта информация будет отражена в открытых источниках, которые оправданный подсудимый сможет использовать каждый раз, когда будет сталкиваться с неизбежными отвратительными пересудами в духе «не бывает дыма без огня», которые провоцируются голым, ничего не выражающим вердиктом «не виновен».

Состязательная же модель судопроизводства – ну или как минимум наша ее версия – всячески уклоняется от развернутых вердиктов. В нашем понимании вердикт не обязательно должен являться окончательным ответом – зачастую он вызывает еще больше вопросов, разрешиться которым никогда не будет суждено. Можно быть уверенным только в одном – победил ты или проиграл. Таким образом, после того как Джордж, воспользовавшись составленным мною гребаным списком, разбомбил в пух и прах показания двух девочек (слово «лгунья» при этом так и кружило по залу суда, пока он расправлялся с потерпевшими) и после того, как Джей встал за свидетельскую трибуну, довольно сбивчиво и уклончиво выступив в свою защиту, после того, как присяжные вернулись со своим вердиктом, а их старшина семнадцать раз повторил «не виновен», в то время как на лицах адвокатов не дрогнуло ни единой мышцы, никто не мог сказать наверняка, в чем состояла истина – или даже где она начиналась.

Все, что у нас имелось – и все, что нам нужно было заполучить для Джея, – это устраивавшие нас семнадцать никак не объясненных ответов, каждый состоящий из всего двух слов, на семнадцать заданных судом вопросов. Но это сложно было назвать истиной. И этот вердикт, не подлежащий никакому объяснению, пускай и устраивал нашего клиента, никак не помог докопаться до правды о том, что же на самом деле произошло двадцать лет тому назад в этой семье.

Почему же я говорю, что, как мне кажется, Джей виновен? Да просто чутье. Дело и в записях социальных служб, в которых было полно материалов, несмотря на всю свою неоднозначность рисовавших куда более четкую и мрачную картину, чем удалось набросать на основании их в суде обвинению. Дело и в том, как именно Джей давал в суде свои показания, в том, как его вялые отрицания шли в контраст с неприкрытой истерикой девочек в ответ на любые сомнения в их словах. Дело в его поведении во время той самой нашей первой встречи. Дело в том, как он сказал, когда мы пожали перед судом руки, стандартное «Просто вытащите меня, ладно?», сказанные с тем же самым беззаботным нахальством, которое я наблюдал сотни раз прежде у воров-рецидивистов, прекрасно понимающих, в какую игру они играют. Дело в том, что его, казалось, совершенно не тяготил тот факт, что его собственные дети обвиняли его в столь немыслимых, чудовищных вещах. Дело в его реакции на оправдательный вердикт – не пронзительное благодарное облегчение, а приятное удивление. Все эти маленькие подсказки.

Конечно, я могу заблуждаться, и всему виной может запросто быть моя собственная предвзятость. Но было что-то в представленных доказательствах, в нем, в них такое, из-за чего его оправдание казалось если не ошибочным, то как минимум не совсем правильным. Проводив глазами Джея, который потащил за руку Фару со стеклянными глазами прочь из зала суда обратно в их чертову реальность, Джордж повернулся ко мне:

– Он ведь это сделал, так ведь?

Я кивнул:

– Думаю, да.

Джордж скривил лицо:

– Бедные, мать его, девочки.

Адвокатская практика Джорджа сплошь и рядом состояла из подобных дел. Он мало чем занимался помимо них. Когда он рассказывал о них в конторе, то делал это с нажитым годами безразличием и черным юмором, которые из стремления к самосохранению неизбежно развиваются у барристеров, специализирующихся на делах о сексуальном насилии. Он, как и многие другие в его должности, научились не давать эмоциям затуманить рассудок. Он был лишь игроком в этой игре. Но когда мы тащили наши дипломаты по булыжной мостовой в сторону вокзала, он выглядел непривычно задумчивым. Его веселый изысканный шарм куда-то испарился, и на смену ему пришла гримаса глубоко погруженного в свои мысли человека.

– А вы когда-нибудь раньше уже?.. – начал было я и осекся.

Он кивнул. Дальше мы шли в тишине. Пока мы шли, вопросы, которые мы редко позволяем себе задавать, будь то по привычке или же из-за банальной нехватки свободного времени, чтобы хорошенько их продумать, начали просачиваться в мой разум, сливаясь в липкий шар неразделимых риторических обращений к самому себе, на которые не было ответа. Можно ли сказать, что в данном случае правосудие свершилось? Что станет с этими ранимыми девочками с поломанными судьбами, которым не поверили родные, а теперь официально не поверило и государство? Что станет с тысячами им подобных? С многочисленными жертвами насилия, снова и снова страдающими от порочного круга судебных истязаний. Детьми, которых не смогло защитить государство, которых насиловали и избивали и которые вели себя соответственно, чтобы, став взрослыми, узнать, что система правосудия будет использовать их неадекватное поведение в качестве повода подвергнуть их же слова сомнению. Этот мучительный перекрестный допрос, эти распятые остаточные крупицы достоинства – неужели именно так нужно устанавливать истину? Неужели хоть что-то из всего этого, хоть что-то из того, что мы негласно принимаем как наш способ верить в правосудие, подлежит хоть малейшему оправданию в современном мире, когда другие страны находят способы разрешать уголовные споры, не причиняя столько боли у всех на виду?

И сегодня, оглядываясь назад, на говорящие сами за себя аргументы, задайся я вопросом, согласен ли с язвительным наблюдением одного профессора, выразившего насмешку над идеей выяснения правды в ходе состязательного процесса – сказавшим, что «принцип состязательности подразумевает искажение и сокрытие доказательств, разрешая злоупотребление перекрестным допросом с целью ввести в заблуждение, наставление свидетелей, а также умалчивание нежелательных показаний…» (5) – я бы вынужден был сказать «да». Профессиональная этика, конечно же, запрещает злоупотребление перекрестным допросом и наставление свидетелей, да и на умалчивание показаний тоже можно посмотреть по-разному, однако факт искажения и сокрытия доказательств неоспорим. Он является неотъемлемой составляющей нашего судебного процесса. И, как по мне, невозможно положа руку на сердце сказать, что наш метод является наилучшим способом выяснения истины или же наилучшим гарантом добропорядочности свидетелей. Это не так. Мы так превозносим систему, которая зачастую подрывает основные принципы просвещения и принимает уничтожение человеческого достоинства в качестве цены, которую необходимо заплатить, в результате чего практически наверняка виновным людям их злодеяния еще и могут сойти с рук.