Автобиография - читать онлайн книгу. Автор: Маргарет Тэтчер cтр.№ 229

Канцлер Коль публично высказался в пользу установления крайних сроков для работы IGC и 2-го этапа EMU. Но в преддверии совета в Риме он неожиданно принял мягкую линию Дугласа Херда, ныне министра иностранных дел, в отношении своих намерений. Господин Коль предположил, что, возможно, итоге специального совета могут свидетельствовать о «некоем формировании консенсуса вокруг вопроса» конкретной даты начала 2-го этапа. Но у Дугласа осталось впечатление, что немецкий канцлер не намеревался стремиться даже к этому и что он может поддаться на убеждения и согласиться на любую дату. Более того, канцлер Коль заявил, что не противился обсуждению GATT в Риме. Он сказал, что осознает важность предложения сообщества по сельскому хозяйству в GATT и согласен, что декабрь – действительно крайний срок по раунду Уругвая. Он также признал, что Германии придется пойти на компромисс. Он готов сообщить плохие новости немецким фермерам в скором времени, но не сию секунду. Очевидно, он старался обозначить Дугласу, что могут быть уступки. Если я было готова помочь ему в ходе дискуссии по GATT, он мог бы помочь мне в ходе дискуссии по EMU и IGC. В действительности, разумеется, это отнюдь не совпадало с его реальной позицией.

Я лично пообедала с президентом Миттераном в нашем посольстве в Риме в субботу. Он был предельно сговорчив и дружелюбен. Я сказала, что крайне обеспокоена неспособностью комиссии прийти к соглашению по вопросу переговоров о GATT. Я понимала, что соглашение было почти достигнуто в ходе шестнадцатичасовых переговоров на встрече министров сельского хозяйства и промышленности накануне, но заблокировано Францией. Миттеран сказал, что все это очень сложно, что сельское хозяйство нельзя рассматривать обособленно и что Европа – а точнее, Франция – не должна делать всех уступок на переговорах по GATT. Он спросил меня, когда я предлагаю поднять вопрос в совете. Я сказала, что в самом начале. Я буду требовать, чтобы совет четко обозначил, что сообщество вынесет предложения на обсуждение в течение нескольких дней. Не сделать этого – значит, признаться всему миру в протекционизме Европы. Президент Миттеран заметил, что сообщество, разумеется, придерживается политики протекционизма: в этом и было его предназначение.

Президент Франции, однако, согласился – или сделал вид – со мной в вопросе предложений политического союза. Он действительно был критически настроен по отношению к ряду замечаний Делора, и у него не было времени на Европейский парламент. Он утверждал, что Франция, как и Британия, хотела общей валюты, а не единственной. Это не было правдой. Но позвольте мне быть благосклоннее – могли возникнуть трудности перевода. В любом случае, я не заметила стремления загнать меня в угол.

Я была хорошо осведомлена в том, в какую цену сообщество ставит свое расположение. Но даже я не была готова к тому, что произошло после формального открытия совета. Синьор Андреотти в самом начале дал понять, что обсуждать GATT не намеревается. Я кратко высказалась, поставив им на вид попытки избежать этой ключевой проблемы в такой момент. Я надеялась, что вмешается еще кто-то, кроме меня. Но только Рууд Лубберс так поступил и высказал свой мягкий протест. Больше никто не был готов выступить в пользу этих срочных и необходимых переговоров.

Затем мосье Делор отчитался о своих недавних переговорах с Горбачевым. К моему удивлению, он предложил, чтобы совет выступил с заявлением о том, что наша граница с СССР должна оставаться в прежнем виде. Я ждала. Но никто не говорил. Я просто не могла все так оставить. Я сказала, что это нужно решать не нам в сообществе, а народам и правительству СССР. Я отметила, что страны Балтии в любом случае были незаконно захвачены и присоединены к СССР. В действительности мы отказывали им в праве на независимость.

Делор сказал, что получил от Горбачева заявление о том, что страны Балтии будут освобождены. Я ответила, что мы уже и раньше слышали подобные заверения от Советского Союза; в любом случае а что с другими народами СССР, которые тоже захотят покинуть его? В этот момент на мою сторону встали синьор Гонзалез, президент Миттеран и, наконец, канцлер Коль, и эта неразумная инициатива провалилась.

Но атмосфера продолжала ухудшаться. Остальные были намерены включить в коммюнике условия политического союза, ни одно из которых я не готова была принять. Я сказала, что не собираюсь предвосхищать дебаты в IGC и распорядилась включить это одностороннее заявление в текст. Они также настаивали на том, чтобы последовать предложению Германии о том, что 2-й этап валютного союза должен стартовать 1 января 1994 года. Я не намеревалась соглашаться и с этим. Я внесла в коммюнике фразу:

«Соединенное Королевство, будучи согласным на дальнейшее продвижение за пределы 1-го этапа путем создания нового валютного института и общей валюты сообщества, считает, что решения по сути вопроса следует принимать раньше, чем решения о сроках».

Мы не были заинтересованы в компромиссе. Мои возражения прозвучали в каменной тишине. У меня теперь не было поддержки. Мне просто пришлось сказать «нет».

За три года Европейское сообщество прошло путь от практических дискуссий о восстановлении порядка в финансах сообщества до грандиозной схемы по созданию валютного и политического союза, с четким расписанием и без согласованной сути – все в открытых, принципиальных общественных дебат по этим вопросам, ни на национальных, ни на европейских форумах. Теперь, в Риме, начался финальный бой за будущее сообщества. Но мне нужно было вернуться в Лондон, чтобы выиграть другую битву, от которой также зависела судьба Европы – битву за душу Консервативной партии в парламенте.

Крах коммунизма в восточной части Европы, объединение Германии и дебаты о будущем НАТО в 1987–1990 годах

После того как на президентских выборах в США Джордж Буш разгромил своего оппонента из демократической партии, я вздохнула с облегчением, поскольку была уверена, что это гарантирует преемственность. Но после прихода в Белый дом новой команды я вдруг столкнулась с правительством, которое рассматривало Германию как своего главного партнера в лидерстве, которое поощряло интеграцию Европы, казалось, не понимая полностью, что это означало, и которое иногда, по-видимому, недооценивало потребность в сильной противоядерной защите. У меня возникло чувство, что не всегда можно полагаться на американское сотрудничество так, как это было прежде. И это имело огромную значимость в такое время. Ибо теперь – в 1989-м – коммунистическая система в восточно-европейских странах дала огромную трещину: щели уже расползались во все стороны, и очень скоро, крыло за крылом, развалилось все сооружение. Эта долгожданная освободительная революция, захлестнувшая Восточную Европу, подняла ряд важных стратегических проблем, и в первую очередь проблему отношения Запада к Советскому Союзу. (Фактически что в новых обстоятельствах понимать под Западом?) Но я также сразу поняла, что эти перемены имели серьезные последствия для равновесия сил в Европе, где будет преобладать объединенная Германия. Теперь возник новый, совершенно иной «немецкий вопрос», который требовалось решать открыто и формально, чем я и занялась. Как учит история, нет большей опасности, чем когда распадаются империи, и поэтому я предпочла осторожность в нашей политике обороны и безопасности. Решения относительно нашей безопасности, как я утверждала, нужно принимать только после тщательного размышления и анализа характера и направления будущей угрозы. Прежде всего, они должны быть определены не только из желания произвести политическое впечатление «инициативами» в области контроля над вооружениями, но и из необходимости надежно сдерживать агрессию. За подобный образ мышления и дух высказываний меня прозвали «последним бойцом «холодной войны» и – вдогонку – неперестроившимся германофобом. Фактически говорили, что я занудная особа, которая когда-то, возможно, играла какую-то роль, но которая просто не смогла или не стала идти в ногу со временем. То, что я превратилась в подобную карикатуру, я могла как-нибудь пережить: бывало и хуже, – но при этом у меня не было сомнений в том, что я была права и что рано или поздно это будет доказано ходом событий. И я нашла-таки базовый подход, оправдавшийся в течение 1990 года. Он проявился при нескольких обстоятельствах. Во-первых, англо-американские отношения вдруг утратили прежнюю холодность; правда, под конец они вряд ли были теплее. Протекционизм той «интегрированной» Европы, в которой доминировала Германия, воспринятой американцами с воодушевлением, вдруг стало внушать им страх и грозить удорожанием американских рабочих мест. Впрочем, такой перелом в настроениях подтвердился агрессией Саддама Хусейна против Кувейта, и это не оставляло никаких иллюзий относительно того, что с тиранией не покончено повсеместно. И вот какая-то там Великобритания с вооруженными силами, обладающими высокой квалификацией, и некое правительство, полное решимости выступить на одной стороне с Америкой, по-видимому, оказались реальным европейским «партнером в лидерстве». Во-вторых, вновь следовало глубже понять значение начавшихся в Европе перемен. Учитывая то, что демократические государства с рыночной экономикой – «европейские» в том же смысле, что и те страны, которые уже входили в сообщество, – оказывали поддержку как возможные члены ЕС, стало казаться, что мое представление о сообществе как более свободном и более открытом, было вовсе не таким отсталым, а своевременным. Также стало ясно, что мужественные лидеры-реформаторы в восточной части Европы видели в Великобритании – и во мне, всегдашнем противнике социализма – друга, который искренне хочет им помочь, а не вытеснить с рынков (как французы) или добиться экономического господства (как немцы). Эти восточноевропейские государства были – и сейчас являются – естественными союзниками Великобритании. Затем, еще дальше на восток, в СССР дестабилизирующие события привели к пересмотру первоначальных радужных оценок перспективы мирного, планомерного укрепления демократии и свободного предпринимательства. Мне удалось завоевать уважение в Советском Союзе – как со стороны господина Горбачева, подвергшегося критике, так и со стороны его антикоммунистических оппонентов. Теперь все указывало на то, что довольно скоро в СССР мог разразиться глубокий политический кризис. Последствия этого применительно к контролю как за ядерным оружием, так и за всем арсеналом, накопленным советской военной машиной, не могли не замечать даже самые горячие западные энтузиасты разоружения. Словом, мир с «новым международным порядком» становился опасным и ненадежным местом, где консервативные добродетели закосневших «бойцов «холодной войны» снова были в чести. Так, находясь под давлением внутриполитической ситуации, я вновь оказалась в гуще крупных международных событий, и у меня вновь открылась способность поворачивать их, действуя в интересах Великобритании и согласно своим убеждениям.