Семь причин для жизни. Записки женщины-реаниматолога - читать онлайн книгу. Автор: Ифа Эбби cтр.№ 31

Был один из тех редких дней, когда все хорошо. Сравнительно спокойный, не утомительный. День, под конец которого даже позволяешь себе выскочить украдкой на улицу, чтобы купить стакан горячего шоколада в кофейне через дорогу. Но не успела я оплатить его, как мой пейджер запищал. Перезвонив, я приняла вызов дежурного врача и, прежде чем отключить телефон, успела услышать его краткое сообщение вдогонку: «На всякий случай: его жена ужасная мегера».

Я вздохнула. Ну что ж, хотя бы удалось купить шоколад!

Когда я приблизилась к дверям палаты, старший врач хирургии наскоро пересказал мне историю болезни пациента: диабет, язвы на ноге и повышенное давление. Теперь бедняге нужно было ампутировать ногу, а с учетом сепсиса – как можно скорее. Но пациент от операции отказывался. Ожидалось, что если он все-таки согласится, его послеоперационное состояние будет очень тяжелым, поэтому команда хотела знать, готовы ли мы, в принципе, провести его реанимацию после такой хирургии.

Допивая остатки шоколада, я вдруг заметила, что младший врач команды как-то странно возбужден – так, словно предвкушает какое-то особое развлечение.

– Значит, вы к ним сейчас зайдете? – спросил он меня, иронично подняв бровь, и кивнул на двери палаты. А затем улыбнулся так, словно хотел сказать: «Я подожду здесь, чтобы увидеть, с каким лицом вы оттуда вернетесь». Похоже, каждому из лечащей бригады злобная супруга пациента уже успела чем-нибудь насолить.

– О да, – ответила я решительно. – И очень сильно постараюсь, чтобы меня не обидели.

Пациенту, который представился как Дэвид, было за шестьдесят; он полусидел в постели, подпираемый сразу двумя подушками. Жена его с кислой миной расположилась рядом в раскладном кресле; взгляды обоих были устремлены в одном направлении, поскольку в палате было слишком тесно, чтобы развернуть кресло в другую сторону. Я задернула шторы, отгородив их от остальных пациентов, и протиснулась в узкую щель между койкой и окном. Представившись каждому из них по очереди, я приветливым тоном начала беседу. Благо в тот день мне уже не нужно было никуда торопиться. Дэвид объяснил, что жена – его ангел-хранитель. Он перечислил мне основные симптомы последних недель, приведшие к его госпитализации, и тогда я подвела разговор к предполагаемому плану ампутации и к тому, что, возможно, после этого ему потребуется экстренная помощь. На что он мне тут же ответил, что ни о какой хирургии даже слышать не хочет, не говоря уже обо всем остальном.

Не знаю, насколько вас это удивит, но должна признать: хотя сама я никогда не боялась вида крови или внутренних органов, мысль о том, что одну из моих конечностей могут отрезать и выкинуть в контейнер для медицинских отходов, приводит меня в психологический ступор. Понятно, что свыкнуться с такой мыслью невероятно сложно любому из нас. Но Дэвиду будет еще сложнее: ему придется переключиться с вопроса, терять ли конечность ради сохранения жизни, на куда более насущный вопрос: как научиться жить на одной ноге.

Его жена то и дело закатывала глаза к потолку. Я пыталась установить с ней визуальный контакт, не теряя при этом из виду самого Дэвида. Но она лишь цокала языком, пока я говорила, а затем, перебив меня, прочитала мне краткую лекцию обо всех промахах, когда-либо допущенных врачами по неосторожности. А по ее опыту, сказала она, все мы, врачи, одинаковы – и никто из нас не способен выполнять свою работу как следует. Я слушала ее и напоминала себе, что не должна обижаться. Заглатывать ее наживку сейчас не время.

В общем, мои опасения подтвердились: да, она, несомненно, была злющая особа. Дэвид же, со своей стороны, просто растерялся и не знал, что делать.

Я продолжила беседу с ним, и он стал рассуждать дальше, весьма сумбурно, о лечении, о медицинских подъемниках, о том, что их сын живет слишком далеко, чтобы помогать им дома.

Я почти потеряла нить разговора, как вдруг мое ухо уловило конец фразы, от которого я просто остолбенела: «…И тогда ее все равно уже не будет рядом… Ведь так, дорогая?»

– Да уж! – язвительно ответила его жена. – Я здесь, только пока жива.

Я уставилась на нее в замешательстве – и лишь через пару секунд переспросила, что она имеет в виду. Ответ последовал все в том же недоверчивом, презрительном тоне. И сводился к тому, что у нее был рак в последней стадии и жить ей оставалось меньше года.

Я смотрела на раздраженную женщину, и мое сердце сжималось от осознания масштабов трагедии, которую этим двоим суждено пережить. Передо мной был не просто пациент, не готовый решиться на необратимые изменения в своей жизни, но – супруги, теряющие друг друга, и жена, которая сражается со смертельной болезнью, зная, что будет вынуждена оставить мужа в одиночестве.

Входя сюда, я готовилась обороняться от гнева этой женщины, но когда уходила, ее поведение уже совсем не пугало меня. И даже не вызывало желания ее осуждать.

Говоря о самоконтроле, который так нужен нам для управления той или иной ситуацией, я признаю правоту Чарльза Лэма, написавшего в своей поэме: «В нужном месте, в нужный час – даже гнев ласкает глаз» ^[24]. И тем, кто придет в мою профессию после меня, я посоветовала бы сохранить силы, чтобы иногда – совсем немножко – от души на кого-нибудь поорать.

В целом, я давно уже не замечаю очень многое из того, что, казалось бы, должно вызывать у меня отвращение. Моя практика приучила меня к большинству запахов и ощущений. Я привыкла к тому, что если пациент долго истекает кровью, эта кровь загустевает, превращаясь в бурое блестящее желе, а затем отпадает кусками и начинает пахнуть, как говядина в лавке мясника. Когда у меня на руках умирал человек с простреленной головой, кровь хлестала из него фонтаном. Она пропитывала насквозь марлевую повязку, что я прижимала к ране, сочилась меж моих пальцев, стекала по перчаткам и методично капала мне на ногу. Ее тепло передавалось мне через ткань хирургических брюк. Я стиснула локтями его затылок, чтобы зафиксировать голову, и кровь начала размазываться по моей коже. Когда же руководитель бригады попросил меня приподнять пациенту затылок, бурая лужица из-под раненой головы вылилась на пол и забрызгала носки моих матерчатых тапочек.

Запах крови обычно пробуждает у меня воспоминание, как я, пятнадцатилетняя, стою на уроке биологии перед сердцем свиньи – в лабораторном халате, сжимая в пальцах скальпель, – а одноклассница рядом со мной еле сдерживает рвотные позывы, потому что сама не в состоянии разделать даже куриную грудку. Запах у того воспоминания точно такой же – навязчивый запах чего-то сырого и грубого. Органы животных для лабораторных работ по биологии мы должны были приносить в школу сами. Моя мама заказывала их в лавке мясника, и я носила окровавленные части тела по улице в пластиковых пакетах. А однажды я забыла на столе в кухне коровий глаз, и мама привезла его для меня в школу позже. Когда же на перемене я спустилась в приемную, чтобы забрать его, секретарши сидели по сторонам от него на почтительном расстоянии, а он смотрел на мир из прозрачного пакета, в котором все обычно покупают какой-нибудь фарш для котлет. На лицах секретарш читалось неописуемое отвращение, и при виде меня они замахали руками как безумные, требуя унести от них это как можно скорее.