Камеристка - читать онлайн книгу. Автор: Карла Вайганд cтр.№ 95

— Состоятельные делегаты могут сколько угодно льстить бедным и обхаживать их, но в глубине сердца они всегда будут презирать их как бесполезных паразитов, — раздраженно заметил Жюльен.

Максимилиан Робеспьер был одним из немногих, кто боролся против разделения на активных и пассивных граждан; он требовал права голоса для всех. На это ему ответил Дюбуа де Кранче, ставший позже якобинцем.

— Кроме нищих и бродяг нет других неактивных граждан. Потому что каждый гражданин, который занимается каким-нибудь делом, или по крайней мере имеет крышу над головой, может, соответственно, оплатить тридцать или сорок су налога.

Страх за свою собственность — вот что нужно считать причиной деления на два класса. Наряду со слугами они лишили права голоса еще и тех людей, которые не платят налогов не менее их трехкратного заработка в день. Большое количество крестьян, не владеющих землей, большинство наемных рабочих и часть ремесленников тем самым лишились права голоса.

Затем пошли еще дальше. Группу активных граждан снова поделили, и из-за этого значительная часть ее лишилась права голоса. Выборы должны были проводиться в главном городе кантона соответствующего департамента.

Крестьяне, поденщики, ремесленники и мелкие торговцы, которые не хотели бросать работу и поэтому не являлись к месту выборов, также теряли право голоса.

В «Друге народа» все было четко изложено: «в 1791 году во Франции насчитывалось всего двадцать шесть миллионов человек. Из них четыре миллиона триста тысяч активных граждан, из которых три миллиона мужчин в избирательном возрасте не имели политических прав».

— Каждый мыслящий человек задаст себе вопрос, что все это имеет общего со свободой, равенством и господством народа. — В утешение расстроенный папаша Сигонье налил себе еще стаканчик.

Жюльен был взбешен.

— Тогда мы могли бы сразу оставить старый режим, и не нужно было бы ходить окружным путем через революцию, если в конце концов ничего не меняется.

От досады он стукнул кулаком по столу, и я задала себе вопрос, неужели я просто не хотела до сих пор замечать, что мой любимый в глубине души всегда одобрял революцию и теперь просто разочарован ее результатами. Но, признаюсь, для меня это не стало серьезным потрясением.

— Что, собственно, имеют в виду, говоря «активный гражданин»? Для меня активные граждане — это те, кто штурмовал Бастилию, и те, кто пашет землю, — заметил Жюльен.

Что касается последнего, то я вспоминала о своем дяде Эмиле. Из последнего письма Бабетты я знала, что он отказывается платить соответственно причитающиеся плату за аренду земли и проценты своему землевладельцу — уже не графу Эдуарду дю Плесси, а его сыну. И барщину при всех необходимых работах в поместье дю Плесси он и другие крестьяне в Планси выполняли только за вознаграждение.

Молодой граф сначала попытался заставить строптивцев делать это с помощью суда, но потом заметил, что судьи затягивают дела. Он, раздраженный, сдался, однако от эмиграции отказался. Вместо этого он встретился с крестьянами и пришел с ними к соглашению. Это дало ему то преимущество, что люди не стали бунтовать и поджигать его замок. Многие из людей его сословия косо смотрели на него за такое «братание с этими гадами».

— Мой пасынок один из немногих, кто может свободно ходить по деревням, не опасаясь быть убитым. — Мадам Франсина испытывала облегчение, говоря это.

«Как ты видишь, — писала мне мать в своей несколько наивной манере, — все идет так, как хотела революция».

Еще всего лишь год назад она высказывалась против любого изменения власти.

И потом она еще добавила:

Во время дискуссий по вечерам у моей госпожи я услышала, что большинство из того, что требовали радикальные демократы, такие как Робеспьер, Марат и Дантон, не было включено в окончательный текст закона, совсем наоборот.

Крупная буржуазия могла торжествовать, но в бедных кварталах Парижа продолжалось брожение. Мелкая буржуазия оставалась, как правило, на стороне революции. Они ведь на своей шкуре испытали, что такое старый режим; они чувствовали себя собственно носителями идей революции.

Связь между крестьянами и землевладельцами была разорвана. Земля, которую обрабатывали крестьяне, стала теперь их собственностью, и они могли ею свободно пользоваться или даже продавать. Мне это стало понятно только тогда, когда Бабетта написала, что Эмиль вместе с соседями раздумывает: они советовались, не попытаться ли им посеять пшеницу. То поле, что подальше от двора — до него идти часа два пешком, — Эмиль продал и на эти деньги купил кусок земли поближе к дому. Кроме того, он планировал увеличить число молочных коров, а вот овец разводить больше не хотел. Этим занимались теперь слишком многие, считал он, и поэтому на этом много не заработаешь. «Ты видишь, дочь моя, — не без гордости добавляла она, — твой дядя думает уже как буржуа».

Он и должен был так делать, если хотел выжить. Теперь он отвечал за себя и своих близких сам.

Важной темой для всех стали церковные земли. Во Франции они составляли не менее пятой части всей площади; в некоторых департаментах доходило даже до двух пятых. Стоимость этих латифундий оценивалась от двух до трех миллиардов ливров. Так писали в «Друге народа» господина Марата — а он обычно очень тщательно все изучал.

К тому же доверие к высшему клиру во всей Франции было подорвано. Католическое население возмущалось доходами духовных лиц, которые по праву считались причиной падения морали среди высшего духовенства.

Уже 10 октября 1789 года выступил епископ Отенский, герцог Шарль-Морис Талейран-Перигорский и потребовал передачи церковных земель государству.

Этот епископ происходил из древнего аристократического рода. Молодой человек был смышленый, умный и уже подростком стал страстным приверженцем философа Вольтера. Шарль-Морис являлся материалистом по убеждению.

Его карьере это не мешало, пока его дядя был архиепископом Реймским и прикрывал его. Талейрану было тридцать пять лет, когда в марте 1789 года он стал епископом бургундского города Отена. В январе 1791 года он окончательно повернулся к церкви спиной.

За это папа отлучил его от церкви, что его нисколько не тронуло. Как большинство грансеньоров, ставших якобинцами, он вскоре порвал с революцией. Столько демократии он, собственно, не хотел.

Его предложение относительно церковной собственности было как удар в литавры, и большинство из третьего сословия, а также в лагере аристократов его приветствовали восторженно.

То, что эта идея исходила от высокого духовного лица, делало его особенно привлекательным, а то, что взвыли грансеньоры, которые рассматривали церковные приходы как свою фамильную собственность, так ничего другого и ждать не следовало.