Не говоря уже о шизофреническом разочаровании, которое накатило на него, когда он осознал, что выживет. Что его страдания будут продолжаться дальше. Один раз Теодор даже взял психотерапевта за руку и с закрытыми глазами согласился провести ее в потайную комнату. Несмотря на это, ее болтовня не прекращалась, словно заезженная пластинка.
Теодор не видел другого выхода, кроме как начать врать: говорить, что он заводит все больше друзей, что он становится популярным и всеми любимым. Что к нему возвращается желание жить и ему даже начинает нравиться сидеть дома, делать уроки и общаться с семьей. Он врал, что комок у него в груди все уменьшается и что он, наконец, может опять беспрепятственно дышать.
Но теперь она явно раскусила его. Во всяком случае, она опять стала разглагольствовать о друзьях, отчего ему становилось так плохо, будто у него рак. Только она не понимала, что тех, кто хотел стать другом Теодора, хватало. Это он не хотел ни с кем дружить. Он выдохнул дым и окинул взглядом идиотов, которые начали заполнять школьный двор.
Зануды, вот кто они такие. Каждый из них – двуногий придурок, да еще с уродским диалектом в придачу. Но он умный мальчик и никого не трогает. Ни разу он не перешел грань, хотя чаще всего его так и подмывало это сделать.
Но с Александрой из параллельного класса было по-другому. Она отличалась от прочего сброда, не говорила на сконским и не хихикала с остальными девчонками. Если задуматься, она единственная, кто его никогда не раздражает. Он никому не рассказывал о своих чувствах и даже сам не был уверен, что знает, что это такое. Но что-то определенно там было, и в самой глубине потайной комнаты он предполагал, что Александра чувствует то же самое. Во всяком случае, она обычно отводила глаза, как только встречалась с ним взглядом. Так наверняка произойдет и сейчас в любую секунду.
Она стояла у шведской стенки вместе с несколькими дурочками из своего класса. Теодор, конечно, никогда не засекал время, но не сомневался в том, что она первый раз так долго не отводила глаза. Чувство было настолько сильным, что ему пришлось сделать усилие, чтобы самому не посмотреть в сторону. Что это значит? Приглашение подойти и заговорить с ней? Вид у нее был веселый. Но что он скажет? И что ему делать с ее подружками?
Волшебство рассеялось. Но не из-за ускользнувшего взгляда, а из-за звонка мобильного, который заглушил звучащего в наушниках Лемми. Теодору даже не надо было брать телефон, чтобы узнать, кто звонит. Естественно, он звонит и мешает именно сейчас.
– Здоро́во, – сказал он, пытаясь говорить нейтральным тоном, но услышал сам, что не может скрыть раздражения.
– Привет, Теодор, это папа. Как у тебя дела?
– Полный порядок.
– Рад слышать. А что у психотерапевта? Все прошло хорошо?
– Как обычно.
– О чем вы говорили?
– Па… Это между ней и мной, ты же знаешь.
– Да, но это не значит, что тебе нельзя рассказывать. В смысле, если ты захочешь.
– Но я не хочу.
– Нет, нет, все в порядке. Теперь совсем о другом. Ты ведь знаешь, что у мамы завтра вечером вернисаж в доме культуры Дункера. Я только хочу убедиться, что ты будешь там не позднее шести.
– А это обязательно?
– Да, обязательно. А на выходные мы сделаем ей сюрприз и поедем в Копенгаген.
– Погоди, значит, я тоже должен ехать с вами?
– Да, будет классно. Ну, сам знаешь, мы остановимся в гостинице, сходим в Тиволи и полакомимся датскими хот-догами.
Теодор даже не попытался скрыть вздоха.
– Послушай, я не могу. У меня на следующей неделе три контрольные, и мне надо сидеть дома и зубрить, – сказал он, хотя только первая половина была правдой. С другой стороны, для него в тысячу раз лучше было сидеть дома и делать уроки, чем проводить целый выходной со своей семьей.
– Ну ладно, продолжим этот разговор сегодня вечером. Может быть, я чем-то сумею тебе помочь. Как приятно слышать, что прием у психотерапевта прошел хорошо.
Теодор своим молчанием дал понять, что он об этом думает, и через три минуты после вынужденной болтовни ни о чем они наконец смогли закончить разговор, и Лемми снова взял слово.
3
Эйнар Грейде попробовал дымящийся ройбуш, который с утра настаивал в чайнике, чтобы придать чаю тот особый насыщенный вкус, которым отличается только чай со вкусом мадагаскарской ванили. В отделении судмедэкспертизы, находящемся в катакомбах больницы Хельсингборга, пришло время кофе-паузы. И хотя Грейде считал, что кофе-пауза – самое бессмысленное занятие в течение рабочего дня, ему было особенно нечего делать, кроме как готовить прекрасный чай.
Уже была среда, и пока что на этой неделе к нему поступило только три человека, причины смерти которых не вызывали никаких сомнений, так что решение врача о вскрытии было пустой тратой денег налогоплательщиков. Но Эйнар выполнил свою работу по всем правилам искусства и написал в своем отчете заведомо очевидные ответы. К тому же он успел очистить компьютер от старых мейлов, убрать свой кабинет и заменить афиши фестиваля Вудсток на новые яркие фотографии старых фольксвагенов, которые они с Францем купили в Берлине. Вопрос заключался в том, чем ему занять себя два с половиной часа, которые останутся до конца смены после кофе-паузы. Не говоря уж о целом завтрашнем дне и последующей за ним пятнице.
С лета 2010 года не случилось ничего, что могло бы вызвать у него интерес, а ведь прошло уже почти два года. Не потому, что он желал кому-то зла. Наоборот. Но ему было страшно скучно. Он чувствовал себя фитнес-маньяком, которому полгода не дают двигаться. У него ссыхался мозг, грозя совсем скукожиться. Два года тому назад уничтожили почти целый класс, и ему приходилось заплетать так много косичек – одну за каждую жертву – что, в конце концов, он стал выглядеть, как белый близнец Снупа Догга. Теперь он завязал волосы в безжизненный серый хвост и начала всерьез подумывать о том, чтобы подстричься.
Его коллега Арне Грувессон, естественно, уже сбежал с корабля и взял отгулы до конца недели. Он даже не успел толком перекусить – так спешил сделать покупки для какой-то конфирмации или типа того. «Классно, что ты остаешься», – крикнул он из коридора и добавил, что в случае чего ему можно звонить по мобильному.
Словно он будет звонить Арне в случае чего. Словно ему когда-нибудь придет в голову обратиться к этому ничтожеству. Эйнар уже давно оставил надежду разгадать тайну, почему Арне вообще стал патологоанатомом. Мягко говоря, это халатность. Говоря точнее, разгильдяйство. А по-хорошему – полная бездарность.
Грувессон всегда что-то пропускал. Это было скорее правилом, чем исключением. В основном это касалось какой-нибудь маленькой детали, которая все равно не влияла на установление причины смерти. К счастью, не надо быть Эйнштейном, чтобы констатировать тяжелую травму черепа и внутренние кровотечения или вспоротый живот после автомобильный катастрофы, в результате которой произошла трагедия.