На экране замелькали встревоженные лица, никто слова не сказал, только от дальнего стола Руслан Хусаинов осмелился пискнуть:
– Траву покрасить успеем?
Я переключил большой экран на последние новости с сегодняшнего заседания Корнуэльского института имморталистов, а на малом в напряжении следил за автомашиной директора.
Скурлатский почему-то сообщил о своем визите заранее то ли просто по старинке, как дань традиции, то ли с тонким расчетом, что буду перебирать все грешки и промахи и предстану несколько виноватым, а это значит, более податливым к давлению.
Раньше я такие нюансы не замечал, теперь схватываю, хотя сам и не пользуюсь, у нас другой коллектив, а за его рамки стараюсь не выходить, в недостаточно интеллектуальной атмосфере любителей футбола или вкусно поесть неинтересно и даже неуютно.
Черный лимузин проехал площадь наискось и плавно остановился перед подъездом нашего здания. На экранах дополненной реальности высветились данные автопилота и единственного пассажира, академика Скурлатского, профессора и доктора наук ряда крупнейших универов мира.
Сейчас старый, маститый и очень важный, но когда-то наделал шуму теорией о цикличности кризисов, связав со вспышками на Солнце, чем вызвал всеобщее негодование, дескать, отрицает свободную волю человека. Некоторое время блистал, но то ли его сломили, то ли сам устал воевать с дураками, смирился, начал принимать премии, звания, стал членом двух десятков международных академий, почетным доктором и все такое, однако бунтарский дух молодых ученых все же поощряет, покровительствует, прикрывает от нападок, словно еще помнит, как в покровительстве нуждался сам.
Правда, таких немного, теперь и наука стала прибыльным бизнесом, а в бизнес идут несколько другие люди, угодливые и податливые, поддакивающие и охотно развивающие идеи шефа, какими бы те ни были.
Меня он приметил еще со студенческой скамьи по моим редким работам, предложил место в коллективе, а когда я по излишней самоуверенности пару раз провалил полугосударственные проекты, защитил своим авторитетом и не позволил ни упечь, ни даже уволить.
На экранах видно, как Скурлатский, по-старчески неспешно и хватаясь за перила, поднялся по ступенькам в здание, в холле остановился для передохнуть, но осмотрелся с таким видом, словно намерен выставить все здание на продажу.
Лифта у нас нет, всего три этажа, я хотел было ринуться навстречу и помочь подняться, но он перевел дыхание и начал восхождение достаточно быстро, хотя за перила не просто хватался, но и наваливался всем весом.
Наверху лестницы третьего этажа остановился, восстанавливая дыхание, я все-таки вскочил в волнении и ждал в почтительнейшей позе, как местный сатрап всесильного халифа.
Наконец дверь распахнулась, узнав всесильного директора издали, я деревянно вышел из-за стола и сделал два протокольных шага навстречу.
– Макар Афанасьевич!.. Счастлив вас видеть!
Он величественно протянул мне руку, ладонь теплая, но рукопожатие слабое, что может говорить о слабой работе сердца и небольшом запасе лет жизни.
– У вас усталый вид, Чайльд Гарольд, – ответил он. – Простите, мое дурное воспитание в детстве сразу видит в вас Байрона… Тяжела шапка Мономаха?.. Ничего, будет еще тяжелее.
Я указал ему на мое кресло во главе стола, но он покачал головой и, придвинув свободный стул, сел, характерным для пожилого человека движением слегка опершись о сиденье обеими руками.
– Как работается? – поинтересовался он. – Знаю, вам не нравится, что не удаленка, но уж поверьте, когда несколько умов в одной комнате или пусть в разных, но рядом, творческий дух пробуждается чаще.
Я опустился в свое кресло. Скурлатский смотрит устало и умиротворенно, как человек, что свое дело уже сделал и теперь хочет посмотреть, кто сумеет сделать его лучше.
– В чем-то вы правы, – согласился я, сердце еще стучит в волнении часто-часто, но усмиряю, вдруг да неприятности будут небольшие. – Теряю время на дорогу, но здесь в самом деле… Такое пробуждается у крыс и леммингов, наверное?
Он сказал с ласковой насмешкой:
– Скажите еще у кузнечиков, что от скученности превращаются в грозную саранчу! И приобретают способность лететь сотни километров. Хотя, может быть, такое и для людей верно, хоть и не так заметно. Не вдавался в подробности, это просто опыт, который каждое поколение приобретает заново в определенном возрасте.
– Уже учитываю, – подтвердил я. – Старею, видать.
Он улыбнулся, но взгляд стал строже, мне даже показалось, что рассматривает меня с некоторой неприязнью и даже отвращением, как человека, что вдруг взял и положил ему на бумаги большую болотную жабу.
Я на всякий случай потупил глазки, а он вздохнул и сказал тяжелым голосом, словно начал ворочать большие обросшие мхом камни:
– Помню, вы предсказывали нынешний конфликт с самого начала своей карьеры футуролога, но вам не верили… Сейчас, похоже, частично сбывается.
– Цветочки, – проронил я.
Он спросил с гримасой неудовольствия:
– Будет жестче?
– Вы же чувствуете, – сказал я обвиняюще. – Это же последняя война человечества, не поняли?
Он хмыкнул.
– Сколько раз объявляли последней.
– В сингулярности войн не будет, – напомнил я. – Не должно. Да и простейших там не останется. Для зачеловечества любая война – выстрел себе в живот. Нет, сразу в голову.
Он вздохнул, покрутил головой.
– Ладно, придется на компромиссы.
– Идите, – ответил я, потому что и не примет другого ответа. – Правда, простейшие не знают такого понятия. Вас наклонят.
– А как-то договориться?
– С простейшими?
– Но у них же умные лидеры?
– Если не с нами, – ответил я, – какие умные?.. Видите, уже и мы принимаем их формулы «Кто не с нами – тот против нас». Но сейчас это в самом деле актуально. Договориться не сможете, но постарайтесь затянуть переговоры. Предлоги найдете, вы же теперь политик, вхожи к государю. Нам нужно выиграть время. Всего лишь.
Он вздохнул.
– Все же постараемся насчет компромисса. Я верю в добрую волю! Даже у своих политических оппонентов.
– Там не оппоненты, – напомнил я. – Толпа.
– Лидер у них Китайхолмский, – сказал он значительно. – Лауреат Нобелевской!.. И даже глава комитета при правительстве Краснокутский, с которым вы уже общались, на их стороне…
– Гуманитарии, – уточнил я. – Прекрасные люди, но зачем взялись спасать мир? Гуманитарии живут в придуманном ими мире… Потому опаснее террористов. И договориться с ними даже труднее, чем с террористами, те все же практичнее, хотя тоже… гуманитарии.
– Но-но, – сказал он предостерегающим голосом, – с такими высказываниями поосторожнее, зачем себе карму портите?.. Уже минус в репу, как у вас говорят.