Я показала свой амулет.
– Демоны и призраки уязвимы к силе звезд, которой я воспользуюсь, чтобы защитить Аланди. И нас всех.
Приоткрыв амулет, я выпустила луч звездного света – серебристо-золотого, переливающегося всеми оттенками небес. Это не было демонстрацией моей истинной силы – просто жестом, который должен был успокоить их страх. Но он сработал. Люди подняли головы выше, их глаза заблестели. В толпе родилась надежда.
– Не моя магия спасет нас от Гиюрак! – крикнул Эдан. – А Майи Тамарин!
– Я сражусь с Гиюрак, – поклялась я, – и леди Сарнай одолеет своего отца. Но у шаньсэня сильная армия. Нам нужны все вы, чтобы обеспечить Аланди будущее.
По лагерю прокатилось согласное бормотание, и я шагнула в сторону, чтобы леди Сарнай могла выйти вперед и сплотить солдат.
Свою задачу я выполню. Оставалось лишь молиться, что я не подведу их.
…
Папа сидел на бревне у маленького костра, над которым висел медный котелок, и потирал руки, чтобы согреться. Несмотря на то, что еще совсем недавно он находился в плену у шаньсэня, выглядел он здоровее, чем раньше. За последние несколько дней я слышала, как он смеялся с Амми и некоторыми пожилыми людьми в лагере, и даже видела, как он пытался помочь штопать одежду.
Однако когда папа встречался со мной взглядом, его хорошее настроение бесследно пропадало.
Я подняла котелок и налила горячей воды в деревянную чашу. Если он и слышал мое признание, то никак его не прокомментировал.
– Не думал, что когда-нибудь снова увижу снег, – пробормотал отец, перебирая его пальцами. – Ты знала, что я вырос неподалеку от Цзяпура? Я был ленивым мальчишкой и не хотел учиться отцовскому ремеслу – или какому-либо другому, раз уж на то пошло. Но одной осенью случилась страшная метель. Никто ее не ждал, так что мы оказались не готовы. Она продлилась много дней, и поскольку никто не занимался торговлей во время бури, у нас закончились еда и деньги.
Он посмотрел на меня.
– Так как я был старшим ребенком, отец отправил меня в город просить милостыню. Я ходил от дома к дому, продираясь через сугробы до пояса, и предлагал заштопать рваные рубашки и штаны в обмен на рис. Прямо как ты в Порт-Кэмалане, когда у нас наступили тяжелые времена. Тогда я и узнал, что люблю иглу и нить не меньше, чем отец и дед. – Папа коснулся моих рук в перчатках. – И чем ты.
– Ты знал, что ножницы были магическими? – спросила я после короткой паузы.
Отец вдохнул пар от воды и сделал глоток.
– Я подозревал. Моя мама никогда о них не говорила. Она, как и твой дед, была талантливым портным, но перестала шить еще в моей молодости. Она отдала мне ножницы и приказала беречь их, когда я переехал в Гансунь вместе с твоей мамой. Думаю, твоя бабушка знала, что они не станут служить мне. Но я так понимаю, что они послужили тебе.
– Верно, но я их потеряла. Мне пришлось ими пожертвовать.
Папа видел, что в этой истории крылось что-то большее.
– Ты стала какой-то бледной, Майя. Я волнуюсь за тебя.
– Я долго болела.
В каком-то смысле это не было ложью.
– Чародей… он позаботился о тебе?
– Он сделал все, что было в его силах. Мне бы хотелось, чтобы ты дал ему шанс.
Папа вздохнул.
– Я хочу, но затем спрашиваю себя… где он был, когда шаньсэнь напал на Осенний дворец? Как он может говорить, что любит тебя, если бросил тебя на растерзание демонам и вражеским солдатам?
– Так вот что тебя беспокоит? Ты думаешь, он оставил меня умирать?
По его молчанию я поняла, что это так.
– Майя, я желаю тебе лучшего. А чародеи не…
– Эдан ушел, потому что я обманула его, – перебила я. – И не сказала ему, кем стала. Прямо как не сказала тебе. Если кому и стоит не доверять, так это мне.
Лицо отца побледнело.
– Майя, сейчас не время для сказок. Это на тебя не похоже.
– Ты знаешь, что это правда. Папа, ты же заметил изменения…
– Я заметил, еще когда ты вернулась домой, – тихо сказал он. – Твои глаза выглядели так, будто весь блеск исчез из них навсегда. Я винил чародея в твоем несчастье.
Что я могла сказать, чтобы утешить его?
– Это не слухи, – прошептала я. – Но таков мой выбор.
– Твой выбор? Сначала твоя мама, затем двое сыновей, – сдавленно произнес он. – Отец не должен хоронить своих детей, Майя.
Мое горло обожгло от грусти. Я хотела поплакать вместе с ним, но слезы не шли. От морозного воздуха с моих губ поднялся завиток пара.
– Мне жаль, папа. Если я не вернусь, будь добр к Эдану. Кетону не помешает еще один брат, а Эдану… у него никого не осталось в этом мире.
Папины глаза затуманились от слез, которые он пытался сдержать.
– Ты любишь его. Значит, это о нем говорила твоя мать. Он – тот человек, с которым ты связана, в этой жизни и в следующей.
– Да.
Снова пошел снег. Я вытянула руку и наблюдала, как снежинки тают, падая на мою ладонь. Внизу тлел костер, его шипение было единственным звуком в ночи, помимо чириканья птиц. Угли у моих ног мерцали, как гаснущие звезды.
– Тогда пусть твое сердце обретет покой, – наконец сказал папа. – Кем бы ты ни стала, ты всегда будешь моей Майей. Всегда будешь моей сильной девочкой.
От того, что отец понял меня, с моих плеч словно сняли груз.
– Спасибо, папа. Спасибо.
Глава 32
С другой стороны реки Цзинань трижды прозвучал горн шаньсэня – каждый раз так оглушительно, что на наших шлемах задрожал снег.
Приглашение на бой.
Я смотрела строго вперед, игнорируя свое отражение в щитах солдат, пока ехала вместе с Эданом за леди Сарнай и лордом Синой. Папа остался в лагере, но я предпочла не прощаться с ним.
Это к лучшему. Утром я проснулась другой. За ночь мои черные волосы приобрели темнейший оттенок золота, глаза загорелись алым, подобно жаркому пламени, а нос стал острым, как наконечник стрелы.
Я даже не поприветствовала Эдана, когда он пришел за мной. Мне были знакомы его статная фигура, квадратный подбородок, покатые плечи. Но я не знала откуда. Не знала, почему я люблю его.
С шаньсэнем нас разделял мост шириной с десять солдат. На каменном столбе у его начала было выгравировано послание от первого императора Аланди, приветствовавшего всех в столице, Цзяпуре, где начиналась и заканчивалась Большая Пряная Дорога, где сопутствовала удача и разрешались все беды. Я гадала, представлял ли когда-нибудь первый император, что этот мост – единственный путь в Цзяпур, – также станет порогом войны.
Вдоль стен столицы росла слива, ее ветви с нежно-розовыми бутонами гнулись под тяжестью снега. Поскольку война не затрагивала Цзяпур уже много веков, он считался одним из самых красивых городов в мире. Но теперь, когда его захватил шаньсэнь, я сомневалась, что он по-прежнему мог похвастаться своей красотой.