– Мрак и мгла для тела, души и разума.
Тим кивнул.
– Ментальная угроза, – разъяснил Таракан и передернул плечами. – Гадость полнейшая, одни панические атаки чего стоят, а там еще и галлюцинации.
– Не поминай. – Индеец чуть откинулся назад, высвободил руку и ударил напарника по спине. – Не накликай!
– Мы способны обеспечить достойную жизнь многим, но не всем, – не обращая на них внимания, Немчинов решил подкорректировать тему разговора, начавшего скатываться в интересное, будоражащее воображение, но совершенно не то русло. – А ведь есть и такие, которые постоянно вредят.
– Зачем?..
– Одни из элементарной зависти, жажды наживы; другие, как, например, на Красной Линии, – поскольку за нежизнеспособную идеологию держатся, но признать ошибку не хотят. Да и удобно существовать за счет рабов.
– Почему рабов? – не понял Тим. Он был знаком с историей, и определение рабства плохо сочеталось с помпезными лозунгами и стахановским движением.
– А как еще назвать, когда за труд денег не платят, обеспечивают минимум, и даже он не является собственностью?! – зло проговорил, будто выплюнул, Индеец и выругался сквозь зубы. Даже неудовольствия начальства не испугался – видать, больная тема.
– В начале двадцатого века коммунизм был религией энтузиастов: тех, кто верил в наступление светлого будущего и ради него готовился сдвинуть горы, поворачивать вспять реки, толкать науку к звездам, постигать тайны бытия, – проигнорировав его реплику, произнес Немчинов. – На Красной Линии все иначе. Может, и находятся фанатики, но их сравнительно мало. А стада с человеческими лицами – больше. Их руководителям не нужны индивидуальности, привыкшие думать, анализировать, экспериментировать и находить решение проблем. Они предпочитают строгую дисциплину, субординацию и смирение с полуголодным существованием и изматывающей работой. Нищета же без надежды на лучшее – штука обоюдоострая: портит характер, пресекает инициативу. А там, где нет перспективы, люди привыкают к лени и безысходности.
Тоннель наехал, поглотил, как недавно станция. Яркий свет, льющийся с «Курской», отбросил перед дрезиной длинную темную тень.
– И никто до сих пор не взбунтовался? – не поверил Тим.
– Еще как бунтуют, – фыркнул Немчинов. – Только не так, как следует. Настоящие люди давно схватились бы за… что нашли, и кого надо – а необходимо всю верхушку во главе с их генсеком, товарищем Москвиным, – пристрелили-забили-придушили, захватили склады с оружием и запасами, раздали бы всем сестрам по серьгам, да и без террора и судов Линча не обошлось бы. Но, досыта пустив кровь, они принялись бы обустраивать быт по-новому, может, и к нам за помощью обратились бы или к Полису. Специалисты и у нас, и у них имеются.
– То есть вариант со второй Антантой? – спросил Тим.
– Ага! – рассмеялся Немчинов, на этот раз вполне искренне. – Попался?
Тим нахмурился, удивленно моргнул и, когда наконец до него дошла вся жуть того, что он сказал, выругался в голос.
– Вот-вот. Уже поделил метрополитеновцев на «своих» и «чужих». И кого?! Жителей одного города!
– Тот, кто все это выдумал, появился на свет от кровосмесительной связи волкодлака и трехголового монстра!
– Гений! – расхохотался Немчинов. – Который неразлучен со злодейством, – и тотчас посерьезнел. – Ну, попался же. Признай.
– Попался, – не стал спорить Тим.
– И это ты, – заметил Немчинов. – Прикинь, как иным, рожденным в нынешней системе, приходится тяжко. Волей-неволей ведь начинают воспринимать метрополитен через призму разных фракций, конгломератов, прочих объединений по идеологическому признаку, искусственно делящих людей новообразований. А ведь все мы – москвичи, не важно, из Содружества ли, Арбатской конфедерации ли, Бауманского альянса или черт его знает чего еще.
– И вы действительно помогли бы народу Красной Линии просто так? – тихо спросил Индеец. Спросил – и сразу же отвернулся, прикрыв рот рукой, будто слова вырвались помимо его желания.
– Я? – Немчинов хмыкнул. – Вполне возможно, и помог бы, вот только поступают твои красные не как люди, а словно крысы. Последних я отказываюсь считать достойными помощи, уж извини.
– Да я-то что… – пробурчал Индеец. – Я как раз понимаю.
Таракан поморщился и сплюнул:
– Понятливый…
– Один в поле – не воин, – очень серьезно произнес Немчинов и откашлялся. – Когда видишь, что замок не сломать, а выбить дверь не выйдет, глупо прошибать ее лбом. По мне, хорош не тот, кто превращается в вечного борца в душе, на самом деле ничего не делающего, а лишь год за годом нудящего на тему «как все неправильно и нужно менять». И уж точно плох тот, кто рассчитывает стать мучеником и с радостным повизгиванием восходит на лично выстроенный эшафот, рассчитывая, будто его пример кого-то побудит к действиям. Подобное – всего лишь расписка в неумении жить, складывание с себя любой ответственности и перекладывание ее на чужие плечи. Хотя на знамя таких, разумеется, очень любят поднимать то одна политическая партия, то другая.
– И что же, уходить? – не понял Таракан.
– Именно. Подобный путь никогда не поддержит ни один системщик, лидеры всех существующих партий тоже будут против. Более того, не просто так в большинстве религий, основывающихся на подчинении правилам и жрецам, а также доении паствы, самоубийство – тягчайший из грехов. Потому что простейший выход! Того, кто с легкостью расстается с жизнью, рабом никогда не сделать!
– Вот, значит, как…
– Да, Тим. Если не можешь сломать механизм, отойди от него подальше, наплюй, игнорируй, но не мирись с его наличием даже в мелочах, не становись винтиком. Мало что вызывает большее пренебрежение, чем разжиревший боров, развалившийся в загоне, плодящий поросят, жрущий из корыта и хающий тех, кто подкладывает ему дешевый корм, тогда как могли бы расстараться и на помои посытнее.
– Почему вы так говорите? – спросил Тим, испытывая сильнейшее возмущение от произнесенных слов и соглашаясь с ними одновременно.
– Потому, – ответил Немчинов и, словно очнувшись, снова перевел тему. Вернее, замаскировал под нее все сказанное. – Красные бегут скопом, в стайных животных превратились. Поодиночке слишком боятся. Эдакое коллективное бессознательное на марше, готовое переть на пулеметы и автоматы. Когда расплодятся слишком сильно или неурожай случится, а может, катастрофа, так и пытаются прорваться. Чаще всего к нам, поскольку именно Содружество поддерживает своих граждан, а немногочисленным, – он интонационно подчеркнул это слово, – иммигрантам помогает устроиться и обеспечивает всем необходимым на первых порах.
– И как вы их останавливаете? – нахмурился Тим. Он и так догадывался, но желал знать наверняка.
– Ганзе всегда нужны рабочие руки. Конечно, не столь сильно, как Рейху, те готовы принимать многих, но и отбор там… своеобразный, да и текучка, – сказал Немчинов. – Но там, где маленький ручеек не сумеет наделать зла, способна все смести волна цунами, оставив за собой разруху и покалеченные жизни. Своих граждан мы ценим больше чужих, надеюсь, ты не станешь возмущаться по данному поводу?