4
Сигнализация верещала весь вечер, то завывая, как сирена реанимации, то крякая уткой, то выдавая музыкальные трели. Иногда на короткое время она замолкала, но почти сразу начинала орать снова.
Бобровский поплакал и почувствовал себя чуть лучше. Будто скинул несколько килограммов лишнего веса. Он попытался обдумать своё положение. Получалось плохо. Сигнализация отвлекала и раздражала. «Мне сорок два года, — подумал Бобровский, — и я в глубокой жопе».
Больше ничего в голову не приходило. Из-за уличного воя у него ужасно ломило виски. Он порылся в аптечке, нашёл цитрамон и проглотил сразу три таблетки. С улицы послышались крики, глухие удары, звон разбитого стекла. Сигнализация тут же замолчала. Бобровский выглянул в окно. Во дворе толстый мужик в шортах колошматил кувалдой старенькую красную «девятку». Он выбил все стекла, смял капот и теперь лупил по крыше, вбивая её в салон. Бобровскому вдруг стало жалко эту машину. Как будто она была живая. И звала на помощь, вопя сигнализацией. Но пришёл этот толстяк и убил её.
Бобровский открыл окно, высунулся и крикнул:
— Эй!
Мужик опустил кувалду и вытер пот со лба.
— Я сейчас позову хозяина, — сказал Бобровский.
— Дурак, я и есть хозяин, — ответил толстяк и пошёл прочь, волоча за собой кувалду.
Бобровский смотрел на раздолбанную машину. Он вспомнил, как пытался бомбить лет десять назад. Правда, у него была не красная «девятка», а старенький «Москвич-2141». Бледно-голубой, как детский ночной горшок. Бобровский купил его очень дёшево у знакомого спившегося ветерана. Сначала дела шли неплохо. За пару недель Бобровский «отбомбил» потраченные деньги. Потом пошла чистая прибыль. Он поехал на рынок и купил себе хорошую кожаную куртку и ботинки. Пригласил в ресторан знакомую кассиршу из супермаркета. Они хорошо посидели, выпили белого вина. Бобровский заплатил музыкантам, и те сыграли песню Пугачёвой «Позови меня с собой». Благодарная кассирша сделала Бобровскому минет в салоне москвича. Он тяжело дышал и думал, можно ли будет кончить в этот мокрый горячий рот без предупреждения. За окнами чернел осенний вечер. На лобовое стекло упал кленовый лист. Кассиршу дома ждали престарелые родители и двое детей от предыдущих браков. Бобровского — десятиметровая комната в заводском общежитии.
А потом удача от него отвернулась. Через несколько дней Бобровского избили трое абхазцев. Он сглупил, сунулся на их территорию у вокзала. Поколотили его не сильно. Всё обошлось ушибами, фингалом под левым глазом и сломанным безымянным пальцем. Но с того момента начались проблемы. Машина стала барахлить. Сломался глушитель, потом полетело сцепление. Пришлось вкладывать сбережения в ремонт. Потом наступила зима, и клиентов поубавилось. Стояли ломоносные морозы. Люди без особой нужды старались не выходить на улицу. Бобровский и сам насквозь промёрз, разъезжая по городу в поисках пассажиров. Он заболел и слёг с пневмонией. Две недели пролежал в больничной палате с облупившимся потолком и ужасной кормёжкой. Соседи по палате без конца играли в шахматы, болтали о бабах и футболе. Стояла невыносимая скука. Незадолго до выписки Бобровского навестил приятель с завода, прессовщик по фамилии Марченко. Он был поддатый и принёс с собой чекушку.
— Лёха, беда, — сказал Марченко. — Угнали твою феррари.
— Как угнали? — спросил Бобровский. — Когда? Кто?
Больше всего его удивило, что эта колымага могла кому-то понадобиться.
— Откуда мне знать? — пожал плечами Марченко. — На днях стояла. А теперь не стоит. Давай по граммулечке, а?
Бобровский выпил пятьдесят и задремал. Его разбудили крики. Марченко сцепился с соседями по палате. Он с трудом стоял на ногах, но грозил пустой чекушкой.
— Иди отсюда, алкаш, ноги помой, — кричали соседи. — Нашёл где бухать, подлюка!
— Сожгу, как гнид, — ответил Марченко.
Его вывел толстый мужик с рябым лицом, бывший десантник.
Выписавшись из больницы, Бобровский пошёл в милицию. На него там смотрели как на идиота, с удивлением и неприязнью.
— Мужик, какой ещё москвич? — сказал усатый пожилой лейтенант. — Ну зачем ты сюда пришёл, а? Ты что, думаешь, у нас других дел нет, как искать твоё ржавое корыто?
Бобровский молчал.
— У тебя сколько есть денег? — спросил лейтенант.
— С собой? Или вообще?
— В принципе.
Бобровский порылся в карманах. У него было меньше сотни мятыми чириками и мелочью. Лейтенант устало потёр переносицу.
— Раз так, слушай бесплатный совет. Наверняка тарантас твой какие-то малолетние пиздюки взяли погонять. Походи по окрестным дворам, наверняка сам найдёшь. Ферштейн?
Бобровский так и сделал. Во дворах лежал снег. Окна панельных домов напоминали пустые глазницы. Прохожие, у которых Бобровский спрашивал про машину, на ходу пожимали плечами. Он наивно расклеил объявления, не обещая вознаграждение. Денег почти не осталось. Зарплату постоянно задерживали. Ходили слухи, что завод скоро закроется. В советское время здесь делали запчасти для танков и бронемашин. А теперь велосипеды и хозяйственные тележки для дачников. Бобровский думал: «Мне тридцать лет, и я в глубокой жопе. Что же дальше?»
Как-то вечером в дверь его комнаты постучали. Бобровский открыл. Это был Марченко. Как всегда, поддатый и злой.
— Тебя там баба ждёт внизу, — сказал Марченко.
— Что за баба? — спросил Бобровский.
Он вспомнил кассиршу из супермаркета. Её тёплый затылок и усердный рот. Правда, она не знала, где Бобровский живёт. Он соврал ей про двухкомнатную квартиру в центре города и ремонт, из-за которого не может приглашать гостей.
— Обычная баба, — ответил Марченко. — В шапке.
Бобровский спустился на первый этаж. Рядом с будкой вахтёра стояла незнакомая девушка лет двадцати пяти. Она была высокая, стройная, в болоньевой куртке, джинсах и вязаной шапочке.
— Вы меня спрашивали? — спросил Бобровский.
— Вы из двадцать шестой комнаты? Вот, я прочитала.
Девушка достала из кармана мятую бумажку — его объявление.
— Тут написано, что надо обратиться в двадцать шестую комнату, — сказала она.
— Всё верно, — ответил Бобровский.
— Да, он из двадцать шестой, — подтвердил вахтёр, угловатый старик с костистым лицом и металлическими коронками на передних зубах. — А тебя как зовут, красавица?
Девушка занервничала, опустила голову и сказала:
— Идёмте скорее. Это недалеко.
Время было позднее, начало одиннадцатого. На улице давно стемнело. Мороз быстро стал щипать ноздри. Бобровский был в спортивных штанах, старых кроссовках и застиранной футболке. Выходя из комнаты, он накинул только куртку. И сразу стал мёрзнуть. Девушка молча шагала вдоль здания общаги. Потом свернула за угол и пошла через проходные дворы.