Дом окон - читать онлайн книгу. Автор: Джон Лэнган cтр.№ 23

Иногда Роджер менял маршрут. После моста через Сварткил он поворачивал на Вотер-стрит и взбирался на крутой холм. Или сворачивал направо, на Фаундерс-стрит, делал крюк до 32-го шоссе и по нему возвращался в город. Сперва ему хотелось разнообразия, чередующихся пейзажей. У него были и другие маршруты. За завтраком я спрашивала, где он бегал, и он делился пройденным путем: как пробегал мимо открытых для проветривания помещений дверей недавно опустевшего после ночных гулянок паба «Уголок Пита»; мимо автобусной остановки со столпившимися ранними пассажирами, ожидающими рейса в Нью-Йорк; мимо спальных кварталов, раскинувшихся вокруг университетских зданий, попутно кивая попадающимся навстречу бегунам. А иногда, собравшись с духом, пробегал мимо университета до самой кофейни «Данкин-Донатс».

Единственным минусом пробежек Роджера было то, что они оставляли его наедине со своими мыслями. Вот я больше всего в физических упражнениях люблю то, как превращаюсь в хомячка: отключаюсь от повседневности и начинаю просто крутить колесо. Роджер так не мог. Иногда он за завтраком рассказывал мне об очередной идее для новой статьи. Другой раз заводил разговор о политике. Своего мнения о президенте он так и не изменил. Он был чуть ли не единственным, кого я знала, у кого Буш после одиннадцатого сентября не вызывал никакого снисхождения. Большая часть бесед сводилась к борьбе с терроризмом, особенно в Афганистане. «Правительство совершенно некомпетентно в этом вопросе, – говорил он. – Они считают, что Афганистан – это отличное место для съемок «Рэмбо». Разве до них не доходит, что Западные державы борются за эту страну еще со времен Диккенса? Да-да, первая война между западным миром и афганцами была начата в 1838 году англичанами. Она растянулась на четыре года. Я изучал ее, поскольку планировал написать статью о ее влиянии на романы Диккенса того времени. Англичане опасались, что, окажись Афганистан в сфере влияния России, безопасность близких к нему индийских колоний будет под угрозой, и потому вторглись в страну и на место афганского эмира посадили марионетку. Это не сработало: они понесли большие потери, и, в итоге, им пришлось согласиться на переговоры с тем же самым человеком, чье изгнание было конечной целью их вторжения». Он покачал головой. «И вся последующая история западного вмешательства не внушает оптимизма. Спроси хотя бы Советский Союз. Но, нет, Буш и его приспешнички считают, что раз у нас есть бомбы с лазерным наведением и беспилотные самолеты-разведчики, то все будет по-другому. Не будет. Рано или поздно, все сводится к переговорам. К тому, что люди должны договориться между собой. А учитывая коммуникативные навыки этой шайки, вся затея не сулит нам ничего хорошего».

Я не знала, что ответить. Для меня одиннадцатое сентября было подобно объявлению войны. Что еще нам оставалось делать?

Когда Роджер впервые упомянул, что пробежал по Фаундерс-стрит, мимо Дома Бельведера, я перестала жевать свой рогалик. Мы не возвращались на эту улицу с тех пор, как провели поминальную службу. Я считала, что тогда он впервые за долгие месяцы решил посмотреть на Дом. Я ждала… Да нет, я ничего не ждала. Я была удивлена и немного обеспокоена, как на него может подействовать возвращение на это место, поэтому спросила:

– И как ты себя после этого чувствуешь?

– После чего?

– После того, как увидел дом.

Он замешкался, прокручивая в голове запись утренней пробежки, а затем произнес:

– Прекрасно.

– Ты уверен?

– Да, – ответил он, поворачиваясь ко мне. – Дорогая, Дом Бельведера никогда не перестанет вызывать в моей душе ворох воспоминаний. А как же иначе? Под крышей этого дома я провел бо́льшую часть своей жизни. Это, можно сказать, дом моих воспоминаний. Как приятных, так и, боюсь, в большинстве своем, не очень. Но не волнуйся, прошлое меня не пересилит. Я смело могу о нем говорить.

Он улыбнулся, и я улыбнулась в ответ, потому что об этом-то я как раз и беспокоилась.

Я отметала все мысли об огромном пустом пространстве, о лицах. У меня почти получилось.

* * *

Точно не знаю, когда Роджер перестал менять маршрут пробежек. Должно быть, где-то через неделю-другую после того спокойного месяца. Несколько дней подряд я спрашивала, где он бегал, и он отвечал: «Где обычно». И для меня это означало, что он бежал по Мейн-стрит до светофора на Майнхейм и поворачивал направо. Я уверена, он знал, что так я и подумаю. Почему он не хотел делиться тем, что пробегал туда и обратно мимо своего бывшего дома? Когда я, наконец, узнала об этом и спросила его, Роджер заявил, что такая мелочь просто не заслуживала внимания. «То есть ты считаешь, что я не хотела бы знать, что дважды в день, семь дней в неделю, ты пробегаешь мимо дома, в котором ты жил с бывшей женой и покойным сыном? – воскликнула я. – Тем более когда у тебя есть сотня других маршрутов? Ты не находишь свое поведение несколько необычным?»

«Нисколько», – ответил Роджер. Конечно, он лгал, но к тому времени все катилось к чертям, и понять, что за последние месяцы он только и делал, что врал – или вводил в заблуждение, но это не столь важно – слушать, что за всем стоит исключительно научный интерес… Именно такой версии событий я бы и придерживалась, если бы, к примеру, сплошной кошмар, в котором я застряла, наконец закончился, и я пыталась бы разобраться, когда все пошло наперекосяк. Как пытаюсь сейчас.

Так Роджер и бегал, отбивая тротуар кроссовками, в спортивных штанах и повязке на голове, которая, по моему мнению, совсем не вязалась с его образом бегуна; а справа от него проплывал Дом, в котором его отношения с сыном зародились, расцвели, увяли и безвозвратно погибли. Дом с первым каменным и деревянными вторым и третьим этажами, мансардным чердаком, скоплением окон, двухстворчатой входной дверью, просторной лужайкой с редкими вкраплениями деревьев. Он высился, возбуждая непреодолимый интерес, словно черная дыра, притягивающая все мысли Роджера. В каждом окне, как на экране, проигрывались различные сцены и события, произошедшие за тридцать три проведенных в Доме года. Стоит ли говорить, что все они были о нем и о Теде? Через окно их с Джоан спальни, которое выходило на гору Френчман, он наблюдал, как сам ходит туда-сюда по комнате, распевая викторианские колыбельные карапузу Теду. В кухонном окне, выходившем на южную лужайку, он видел, как объясняет десятилетнему Теду, почему гугеноты покинули Францию. В окнах подвала он вместе с Тедом строил солнечную панель для научного проекта в восьмом классе. В других окнах они играли в старый добрый бейсбол, и после стольких лет он все еще помнил силу, с которой мяч впечатывался в перчатку, приятную боль в мышцах после идущих подряд двух резких бросков и ослепляющий свет утреннего солнца. А затем Дом оставался позади, и Роджер выбегал на 32-е шоссе, направляясь к университету, увлекая за собой шлейф воспоминаний; и чем дальше он убегал, тем быстрее они рассеивались.

Возобновление своих прогулок Роджер объяснял необходимостью увеличения нагрузки. Возвращаясь с пробежки и позавтракав, он принимал душ, брился и садился читать или писать. Он перечитывал «Холодный дом» в энный раз. Он сказал, что во время бега ему внезапно пришла идея для новой статьи по главе «Дорожка призрака». Роджер работал до полудня, затем делал перерывы на обед и отправлялся на прогулку. «Мне нужно расслабиться, – объяснял он, – душой и телом». Конечно, мне на ум пришла его привычка выходить на ночные прогулки, которой он обзавелся после смерти Теда, но в тот раз все было по-другому. Во-первых, уходил он в дневное время. Во-вторых, неудивительно, что после пяти-шести часов за компьютером Роджеру хотелось размять ноги и сменить обстановку. Днем меня часто не было дома. Я была в Пенроуз: либо вела занятия, либо сидела в библиотеке, собирая информацию для статьи о Готорне, Дикинсон и пуританской вине. «Послеобеденная прогулка будет приятным дополнением к моей утренней пробежке», – как-то сказал он, и для меня эта фраза имела совсем иной смысл, чем тот, что он вложил.