– Восхитительно, – сказал доктор Шрамм, убирая стетоскоп. С профессиональным тактом он отвернулся к окну, пока она приводила себя в порядок.
– Я готова, – произнесла она наконец.
Он отошел от окна и с высоты своего роста по-хозяйски окинул ее властным взглядом, который она находила весьма волнующим.
– Вы начинаете мне нравиться, – сказал он.
– Правда?
– Правда. Нам, конечно, предстоит еще долгий путь, но в целом ваше состояние улучшилось. Лечение приносит плоды.
– Я и чувствую себя лучше.
– Потому что здесь вам не позволяют хандрить. Вы чрезвычайно чувствительный инструмент, знаете ли, и не должны идти на поводу у тех, кто вам себя навязывает.
Сибил издала глубокий вздох скрытого удовлетворения.
– Вы так хорошо все понимаете, – сказала она.
– Разумеется. Именно для этого я здесь и нахожусь, не так ли?
– Да. Да, конечно, – ответила Сибил, испытывая блаженство.
Он сдвинул повыше браслет на ее руке и стал считать пульс. Сибил не сомневалась, что он стучит, как колеса поезда на стыках рельсов. Когда доктор отнял руку, она, постаравшись, насколько могла, придать голосу беззаботность, сказала:
– Я только что написала открытку вашей старой подруге. Верити Престон.
– В самом деле?
– Пригласила ее пообедать здесь со мной в субботу.
– Да?
– Вам, наверное, приятно встретиться снова после долгого перерыва.
– Ну да. Это было очень давно, – сказал доктор Шрамм. – Мы сталкивались в мои студенческие годы. – Он взглянул на часы. – Вам пора отдыхать.
– Вы должны тоже прийти в субботу, сможете поговорить с ней.
– Было бы замечательно.
Но оказалось, что как раз в субботу он должен быть в Лондоне, чтобы повидаться с другом и коллегой, который неожиданно прилетел из Нью-Йорка.
Верити тоже никак не могла приехать в «Ренклод», поскольку уже была приглашена на обед в другое место. Позвонив Сибил, она сообщила, что не виделась с Пру: миссис Джим доложила, будто та находится с друзьями в Лондоне.
– Значит ли это, что она с Гидеоном Маркосом?
– Понятия не имею.
– Наверняка с ним. А что насчет этого мерзкого Пэ Ка?
– О нем – ни слуху ни духу, насколько мне известно. В «Корабельных новостях» сообщалось, что «Посейдон» прибыл в Саутгемптон позавчера.
– Ну, скрестим пальцы на удачу. Может, пронесет в конце концов?
– Вряд ли, – ответила Верити.
Разговаривая, она смотрела в открытое окно. По липовой аллее к ней приближалась, шаркая ногами, безошибочно узнаваемая фигура.
– Твой пасынок, – сказала она в трубку, – уже здесь.
III
Клод Картер был одним из тех существ, чья внешность точно соответствует характеру. Он выглядел – и отчасти был – туповатым. Казалось, он не в состоянии ни с чем и ни с кем встретиться лицом к лицу. Возраст его приближался к сорока, но лицо было сплошь усеяно пубертатными прыщами. Очень маленький подбородок, вороватый взгляд за толстыми стеклами очков, редкая бороденка, мышиного цвета сальные волосы, вяло свисающие до середины шеи.
Из-за его физической неприглядности Верити даже испытывала к нему что-то вроде пугающей жалости. Это чувство вырастало из мысли о том, что он не может быть таким же ужасным, как его внешность, и что, вероятно, к нему отнеслись несправедливо – прежде всего его Создатель, а может, и учителя (его выгнали из трех школ), и сверстники (все они над ним измывались), и жизнь в целом. Его мать умерла при родах, и он был еще младенцем, когда Сибил вышла замуж за его отца. Тот погиб спустя полгода во время бомбардировки – Верити мало что о нем знала, если не считать того, что он коллекционировал марки. Клода вырастили бабушка с дедушкой, которые его не любили. Эти обстоятельства, когда Верити думала о них, вызывали в ней смутное чувство общей вины, коему она не могла найти оправдания и которого, разумеется, отнюдь не разделяла его мачеха.
– Клод?
– Верити, он самый.
Она пригласила его войти; он сидел в ее солнечной гостиной так, подумалось ей, словно ждал вызова. На нем была футболка, сшитая словно бы из мешка из-под блинной муки, с изображением пышногрудой дамы и надписью: «Всхожесть гарантирована», а модно обтягивающие джинсы были ему настолько тесны, что явно причиняли неудобство.
Он поведал Верити, что побывал в Квинтерн-плейсе, где нашел только миссис Джим Джоббин, сообщившую ему, будто миссис Фостер уехала и не сказала, когда вернется.
– Не слишком гостеприимно, – заметил он. – Она заявила, что адреса Пру якобы тоже не знает. Я спросил, кто пересылает им корреспонденцию. – Он троекратно с силой втянул носом воздух, издав трубный звук, который заменял ему смех, многозначительно посмотрел на Верити и добавил: – При этом вид у миссис Джим сделался довольно глупым.
– Сибил лечится, – пояснила Верити, – и ни с кем не видится.
– Как, опять? И что у нее на сей раз?
– Она очень истощена и нуждается в полном покое.
– Я думал, вы скажете мне, где она. Потому и пришел.
– Боюсь, не могу, Клод.
– Вот незадача, – раздраженно заметил он. – Я на вас рассчитывал.
– Где вы остановились?
– Пока там, в Квинтерне.
– Вы приехали на поезде?
– На попутках.
Верити чувствовала себя обязанной поинтересоваться, завтракал ли он, на что Клод ответил – нет, после чего пошел за ней на кухню, где она накормила его, выставив на стол холодное мясо с соусом чатни, хлеб, масло, сыр и пиво. Он съел почти все, после чего за чашкой кофе выкурил сигарету. Верити стала расспрашивать его об Австралии, он сказал, что в ней нет ничего хорошего, совсем ничего – разумеется, если вы не располагаете солидным капиталом. Если капитал имеется, все в порядке.
Потом он проследовал мимо нее обратно в гостиную, и она начала приходить в отчаяние.
– По правде сказать, – признался Клод, – я рассчитывал на Сиб. Так случилось, что я попал в полосу невезения. Ничего страшного, но… вы понимаете.
– Какого рода невезения? – вырвалось у нее помимо собственной воли.
– Испытываю нехватку.
– Денег?
– А в чем еще можно испытывать нехватку? – ответил он и издал свой троекратный носовой рык.
– А та сотня, которую она послала вам на Тенерифе?
Он ничуть не смутился, не стал выглядеть более виноватым, чем прежде.
– А она ее послала? – переспросил он. – Очень характерно для этой чертовой Клэссик-Лайн. Типичная для них неэффективность.