Он на секунду замялся и очень серьезным голосом продолжал:
— Майра, ты первая, кого мне захотелось назвать своей женой. Ты меня совершенно одурманила… и я влюбился. Ты словно заставила любить себя с помощью какой-то неведомой силы.
— Так и есть, — пробормотала Майра.
— Ладно, но та, первая влюбленность продолжалась неделю, а потом я вдруг получил письмо от матери, она писала, что привезет с собой какую-то чудесную англичанку, леди Хелену Как-ее-там… И в тот же день один человек сообщил мне, что, как ему стало известно, я попал в сети самой известной в Нью-Йорке охотницы за богатыми мужьями. Так что я несколько спятил, когда все это разом на меня свалилось… Я приехал в Нью-Йорк, чтобы повидаться с тобой в последний раз — и все. Но довел тебя тогда до входа в «Билтмор» и — не смог, духу не хватило. Потом все бродил по Пятой авеню, в совершенно диком состоянии, и вдруг встретил Келли. Рассказал ему обо всем, и через час мы с ним состряпали этот отвратительный план. Но это он все придумал, во всех деталях. Он увлекся, разыгрался актерский инстинкт, и он сумел убедить меня, что выкрутиться так будет проще всего.
— Рассказывай до конца, — твердо сказала Майра.
— Ну, все получилось как нельзя лучше… так нам казалось. Все — и встреча на станции, и сцена за ужином, и эти крики по ночам, и водевиль… Хотя я и думал, что это уж было слишком… Но все равно… И вот, когда… ох, Майра, ты ведь лишилась чувств перед этой картиной, а я подхватил тебя и обнял, а ты была беззащитна, как ребенок… вот тут я понял, что люблю тебя. Мне в тот момент стало стыдно, Майра.
Наступило долгое молчание. Она сидела недвижно, по-прежнему стискивая свои колени. И тут он вдруг взмолился, взывая к ней с неистовой искренностью.
— Майра! — воскликнул он. — Если ты все еще способна простить меня и все это позабыть, я женюсь на тебе в любой момент, когда захочешь, а вся моя родня пусть отправляется ко всем чертям, и я буду любить тебя до самой смерти!
Она долго размышляла над этими словами, и Ноултон вскочил и начал нервно вышагивать туда-сюда между облетевшими уже кустами, засунув руки в карманы, усталые глаза были теперь полны горькой мольбы. Но вот она наконец приняла решение.
— А ты совершенно уверен, что хочешь этого? — спросила она спокойным тоном.
— Да.
— Хорошо, тогда я выйду за тебя, но только сегодня же.
Эти слова ее разрядили атмосферу, и его горе, казалось, спало с него, как поношенный плащ. Из-за серых облаков выплыло неяркое солнце бабьего лета, и сухие кусты тихо зашелестели на ветерке.
— Ты сильно провинился, — продолжала она, — но если ты абсолютно уверен, что все еще меня любишь, это главное. Тогда едем сейчас же, утром, в Нью-Йорк и там оформим свидетельство о браке, а я позвоню кузену, он священник в Первой пресвитерианской церкви. И к вечеру уедем на Запад.
— Майра! — возликовал он. — Ты просто чудо! Я недостоин даже завязывать шнурки на твоих ботинках… Милая моя, я заглажу свою вину, за все отплачу.
И, обвив рукой ее гибкую талию, он стал осыпать Майру поцелуями.
Следующие два часа прошли в безумной суматохе. Майра дозвонилась по телефону своему кузену, а потом ринулась наверх, паковать вещи. Когда она спустилась, ее поджидало настоящее чудо — сверкающий двухместный автомобиль с открытым верхом, и в десять они уже лихо катили в сторону Нью-Йорка.
На несколько минут заскочили в мэрию, потом к ювелиру, а уже оттуда приехали к достопочтенному Уолтеру Грегори на Шестьдесят девятую улицу. Этот лукавого вида джентльмен, с озорным огоньком в глазах и слегка заикающийся, сердечно их встретил, причем настоял на том, чтобы до церемонии бракосочетания они подкрепились яичницей с беконом.
По дороге на станцию они задержались только на телеграфе, где отбили телеграмму отцу Ноултона, и наконец-то расположились в двухместном купе экспресса «Бродвей Лимитед», который отправлялся в Чикаго.
— Вот черт! — воскликнула вдруг Майра. — Мой саквояж! Я совершенно про него забыла. Из-за всей этой суеты оставила его у кузена Уолтера.
— Ничего, ничего. В Чикаго мы купим тебе все новое.
Она поглядела на свои часики:
— Я еще успею позвонить ему, попрошу, чтобы он выслал его следующим поездом.
Она встала.
— Смотри не задерживайся, дорогая.
Она наклонилась и поцеловала его в лоб:
— Ну что ты? Я на две минуты, милый.
Майра помчалась по платформе и, мигом одолев стальные ступеньки крыльца, вбежала в зал ожидания, где ее и встретил уже знакомый нам человек — тот самый, с огоньком в глазах и слегка заикающийся.
— Н-ну, и к-к-как все п-получилось, Майра?
— Отлично! Ах, Уолтер, ты был великолепен! Я даже захотела, чтобы ты и в самом деле сделался священником — совершишь обряд, когда я на самом деле буду выходить замуж.
— Н-ну, я ж-же р-р-репетир-р-ровал ц-целых п-полчаса п-после твоего з-звонка…
— Жаль, больше времени не было. Ух, я бы еще его заставила снять квартиру и купить всю мебель.
— Н-н-да, — захихикал Уолтер, — интересно, сколько в-времени он еще б-б-будет совершать свое свадебное путешествие?
— О, он, конечно, будет уверен, что я успела на поезд, — пока не доедет до своей станции.
Она вдруг погрозила кулачком в сторону мраморного купола, вырисовывавшегося на фоне неба.
— О-о, этот негодяй еще легко отделался… слишком уж легко!
— Я так и не п-понял, Майра, а ч-чем этот т-тип т-тебе т-так нас-нас… нас-солил?
— Надеюсь, что и не поймешь.
Они уже вышли через боковую дверь на улицу, и он подозвал такси.
— Ах, ты просто ангел! — лучезарно улыбнулась Майра. — Прямо не знаю, как тебя благодарить.
— Что ты, в любой момент, если ч-чем могу быть п-полезным… Кс-кс-кстати, а что будешь делать со всеми этими к-кольцами?
Майра, улыбнувшись, поглядела на свою руку.
— Хороший вопрос, — сказала она. — Могла бы, конечно, послать их этой леди, Хелене Как-ее-там… да только, понимаешь, у меня всегда была страсть к сувенирам. Скажи шоферу, Уолтер, чтоб отвез меня в «Билтмор».
Мордобойщик
[40] (Перевод В. Болотникова)
Последним в череде подсудимых в этот день оказался некий мужчина — вот разве что мужская порода в нем не слишком проявлялась, и было бы, пожалуй, куда вернее назвать его «субъект», а то и «субчик», однако числился он все же именно по мужской части, да и в судебном протоколе его обозначили именно так. В общем, это был, наверное, плюгавый, скукоженный, несколько пожухлый американец, который уже проскрипел на белом свете лет, наверное, тридцать пять.