— А вот этот дяденька, который несет кусок льда, тоже один из воинов Короля, — сказал он. — Лед он положит Людоеду на голову и заморозит ему мозги; вот тот больше и не сможет никому вредить.
Она проводила глазами этого человека. Вокруг были и другие люди. Негр в желтом негритянском пальто прокатил мимо тележку с надписью «Делл, обивка и драпировка». Ставня стукнула вновь и медленно отворилась.
— Видишь, папа, добрые феи опять побеждают.
Мужчине было уже достаточно лет, чтобы понимать: он будет часто возвращаться мыслями к этой минуте — к тихой улице, дивной погоде и волшебству, развертывающемуся прямо у него на глазах; он сам волшебство это и создал, однако сияние и фактура сказки больше ему недоступны — не увидишь, не прикоснешься. Вместо этого он еще раз прикоснулся к щеке дочери, а в качестве оплаты включил в историю еще одного мальчика, а заодно и какого-то хромого.
— Как же я тебя люблю! — сказал он.
— Знаю, папа, — ответила она отрешенно.
Она рассматривала дом. На миг он закрыл глаза и попытался увидеть то же, что видит она, но ничего не увидел: для него плотные шторы давно были задернуты навсегда. Только мимохожие негры и мальчики да вот еще погода напоминали ему о более прекрасных утрах, оставшихся в прошлом.
Дама вышла из мебельной мастерской.
— И как оно? — спросил он.
— Все хорошо. Il dit qu’il a fait les maisons de poupée pour les Du Ponts. Il va le faire
[4].
— Combien?
[5]
— Vingt-cinq
[6]. Прости, что я так долго.
— Папа, смотри, а вон идут еще воины!
Машина тронулась. Когда они проехали несколько миль, мужчина обернулся и сказал:
— А мы, пока тебя не было, видели просто удивительные вещи. — Он вкратце пересказал всю историю. — Жаль, мы не смогли задержаться и посмотреть, как ее спасут.
— Да мы же все видели! — воскликнула девочка. — Просто битва была на соседней улице. А вон там, в этом дворе, лежит тело Людоеда. Король, Королева и Принц погибли, и теперь Королевой стала Принцесса.
Ему Король и Королева успели полюбиться, было немного жаль, что от них вот так вот походя избавились.
— Ну вот, одну только героиню и оставила в живых, — сказал он немного резко.
— А она выйдет за кого-нибудь замуж и сделает его Принцем.
Они ехали дальше, погрузившись в себя. Дама думала о кукольном домике, потому что раньше жила в бедности и в детстве у нее такого не было, мужчина — о том, что у него почти миллион долларов, а девочка думала о загадочных событиях на грязноватой улице, которая уже осталась в прошлом.
В ваши годы
[7] (Перевод А. Глебовской)
I
Том Сквайрс зашел в аптеку купить зубную щетку, банку талька, жидкость для полоскания рта, туалетное мыльце, английскую соль и коробку сигар. Он уже много лет жил в одиночестве, и это сделало его методичным; дожидаясь, когда его обслужат, он держал в руке список покупок. Шла рождественская неделя, Миннеаполис накрыл полуметровый слой бодрящего, постоянно обновляющегося снега; кончиком трости Том стряхнул две чистые ледышки с галош. А потом поднял голову и увидел ту самую блондинку.
Она была редкостной блондинкой, даже для этой обетованной земли всех скандинавов, где красивые блондинки совсем не редкость. Ее щеки, губы и розовые ладошки, которыми она заворачивала порошки, отливали теплым цветом; волосы, заплетенные в длинные косы, обернутые вокруг головы, блестели внутренней силой. Тому показалось, что он в жизни не видел столь несказанной чистоты; когда он шагнул ближе и заглянул в ее серые глаза, у него перехватило дыхание.
— Баночку талька.
— Какого?
— Любого… этот подойдет.
Она посмотрела на него без всякого явственного смущения; список тут же растаял, а сердце, от этого самого смущения, пустилось галопом.
«Я еще не стар, — хотелось ему сказать. — В свои пятьдесят я помоложе большинства сорокалетних. Я вас совсем не интересую?»
Она же всего лишь произнесла:
— А жидкость для полоскания какую?
Он ответил:
— А что бы вы порекомендовали?.. Эта подойдет.
Чуть ли не с болью он оторвал от нее взгляд, вышел и сел в свой двухместный автомобильчик.
«Если бы эта юная дурочка только представляла, сколько всего может сделать для нее выживший из ума старикан вроде меня, — подумал он шутливо. — Какие я бы мог открыть ей миры!»
Пока машина катила сквозь зимние сумерки, он довел эту мысль до совершенно беспрецедентного заключения. Возможно, подстегнуло его к тому время суток, поскольку магазинные витрины, мерцавшие сквозь стужу, бубенцы на санях, доставлявших подарки, белые блестящие следы от снеговых лопат на тротуарах и немыслимо далекие звезды вернули его к мыслям о других ночах, тридцать лет назад. На миг девушки, которых он знавал тогда, выскользнули, точно призраки, из своего нынешнего скучного обрюзглого облика и заскользили мимо, заливаясь обворожительным морозным смехом, — пока по спине не поползли приятные мурашки.
«Юность! Юность! Юность!» — скандировал он, сознательно чураясь оригинальности, и, будучи властным и не знающим жалости мужчиной, лишенным каких-либо моральных устоев, уже подумал было, не вернуться ли в аптеку и не спросить ли адрес блондинки. Впрочем, это было не в его стиле, так что побуждение угасло, даже не оформившись; мысль, однако же, осталась.
— Юность! Господи боже мой, юность! — повторял он вполголоса. — Хочу, чтобы она была рядом, чтобы она была вокруг; хотя бы еще один раз, пока я не одряхлел настолько, что мне уже будет все равно.
Был он высок, худощав и хорош собой: обветренное загорелое лицо спортсмена, чуть тронутые сединой усы. Когда-то он считался одним из самых завидных ухажеров в городе — организатор котильонов и благотворительных балов, пользовавшийся успехом и у женщин и у мужчин, причем у представителей нескольких поколений. После войны он внезапно почувствовал, что обеднел, занялся бизнесом и за десять лет обзавелся почти миллионом долларов. Том Сквайрс не был склонен к интроспекции, однако сейчас явственно ощутил, как колесо его жизни повернулось вновь, возвратив ему забытые, но знакомые мечты и чаяния. Войдя в дом, он ни с того ни с сего бросился к стопке приглашений, которыми обычно пренебрегал: ему хотелось выяснить, не зван ли он нынче на танцы.