Гракх Бабёф и заговор «равных» - читать онлайн книгу. Автор: Мария Чепурина cтр.№ 13

Разочарование в термидорианцах, в частности во Фрероне, Бабёф начал выказывать еще до разрыва с Гюффруа. Но только после прекращения выхода и нового возрождения своей газеты он окончательно выразил изменившееся отношение к тому, что было во Франции до 9 термидора, и тому, что стало после. В № 28 он писал: «Когда одним из первых я страстно выступал против чудовищной системы Робеспьера, я был далек от мысли, что способствовал возведению сооружения, которое, хотя в совершенно противоположном смысле, будет не менее пагубно для народа. Требуя снисходительности, прекращения всякого принуждения, всякого деспотизма, всякой несправедливой суровости... я отнюдь не предвидел, что все это используют для того, чтобы подорвать Республику в самых ее основаниях» .

В том же номере Бабёф изобразил благостную картину процветания добрых нравов во II году . Следующий выпуск газеты ознаменовался перечислением социальных мероприятий якобинского Конвента . Чтобы вернуться к благим временам, считал публицист, «надо только вернуть плебейской партии превосходство сил... То, что было однажды организовано, может быть организовано вновь» . В № 31 Бабёф заявлял, что, несмотря на деспотизм Робеспьера, народу при нем жилось сытнее и лучше, чем теперь . В № 32 Гракх вновь рассыпался в похвалах прежнему Конвенту, противопоставляя его современному . От критики проякобинских журналистов Трибун народа перешел к их защите.

Что же послужило причинами перемены во взглядах Бабёфа?

Во-первых, это, конечно, экономическая ситуация, сложившаяся к зиме 1794/1795 гг. В ноябре максимум уже перестал соблюдаться, и цены стремительно поползли вверх: очень скоро даже продукты первой необходимости стали не по карману простонародью. Регулирование торговли хлебом и мясом сохранилось, но они стали чрезвычайно дефицитными. Теперь одним казалось, что все беды из- за несоблюдения максимума, другим - что из-за его сохранения; в итоге недовольны были все. «Непомерная дороговизна всех продуктов заставляет граждан сильно роптать» , - сообщал полицейский осведомитель 20 ноября. 26 ноября: «Начинают испытывать некоторые затруднения с получением хлеба у ряда булочников» . 30 ноября: «Умы были столь возбуждены, что некоторые граждане сказали, что выжить больше невозможно, имея в виду общую дороговизну продуктов; что они высказывались против Комиссий, против тех, кто держит бразды правления; что эта чрезмерная дороговизна всех необходимых человеку вещей может лишь отвращать от республиканского правления» . 24 декабря максимум был полностью отменен, но лучше от этого не стало. Если в декабре фунт говядины на парижском рынке стоил 35 су, то к марту его цена достигла 7 ливров (ливр равен 20 су). Обнищавшие люди винили во всем торговцев и богачей. Участились самоубийства. Голод, соседствовавший с роскошествами нуворишей и пришедший во Францию вместо ожидавшегося царства демократии и свободы, заставил многих жестоко разочароваться в программе термидорианцев. «Пусть при Робеспьере был террор, но был и хлеб», - считали многие.

Во-вторых, на Бабёфа должны были повлиять политические мероприятия термидорианского правительства. Номера «Трибуна народа» рассматриваемого периода почти полностью посвящены реинтеграции в Конвент уцелевших жирондистов, пересмотру Конституции 1793 г., дебатам о возможности возвращения эмигрантов. Все шло к полному осуждению политики, имевшей место между 31 мая 1793 г. и 27 июля 1794 г., к полному «вычеркиванию из истории» периода революционного правления. Это не отвечало ни интересам Бабёфа, ни его революционному мировоззрению. Ведь 10 августа не отменило завоевания 14 июля, хотя и устранило с политической сцены конституционных монархистов, а 31 мая было продолжением 10 августа, хотя и уничтожило его творцов. Почему же «революция 9 термидора» хочет предать забвению «революцию 31 мая»? Та же логика, которая заставляла Бабёфа приветствовать свержение Робеспьера, теперь должна была говорить ему о разрыве в цепи событий, освященных волей суверенного народа, и повороте назад... иначе говоря - о контрреволюции.

В-третьих, глубинное мировоззрение Бабёфа, определявшее на разных этапах те или иные его политические взгляды, представляется довольно похожим на то, каковым руководствовались якобинцы.

Так, из представления Ж.Ж. Руссо о единой народной воле, всегда стремящейся к общему благу, вытекает свойственный как якобинцам, так и Бабёфу политический унитаризм. Как и Робеспьер, как и многие современники, Бабёф не допускал мысли о законном сосуществовании разных партий, защищающих интересы разных слоев общества, и нередко мыслил бинарными оппозициями. Так, еще в пору сотрудничества с Гюффруа он писал: «Ну разумеется, режим тирании не совместим с режимом свободы, деспотизм не совместим с правами человека, и все противоположности противостоят друг другу. Вот почему права человека со своей стороны противостоят деспотизму, свобода - тирании и, следовательно, правительство прав человека - революционному правительству» .

В двадцать девятом номере он заявлял: «Я различаю две партии, диаметрально противоположные как по своему направлению, так и в плане государственного устройства... Я готов допустить, что обе хотят республики; но каждая хочет ее по-своему. Одна желает видеть ее буржуазной и аристократической; другая считает, что она создала ее народной и демократической, и хочет, чтобы она такой и оставалась» .

Далее Бабёф довольно оригинально отстаивал необходимость политических дебатов внутри Конвента. Ввиду противоречивой природы человека он считал невозможной абсолютную благонамеренность всех депутатов законодательного корпуса, а его единогласие считал торжеством дурных принципов. Поэтому депутаты, согласно Бабёфу, должны были непременно делиться на две фракции. Подобная «многопартийность», однако, нужна не для того, чтобы дать различным группам населения возможность защитить свои интересы, а для того, чтобы народ, наблюдая за дискуссией, мог отделить «дурную» фракцию от «хорошей». Характер партий изображается строго в черно-белых тонах: «Одна, желающая добра и не нуждающаяся в иной награде, кроме славы, другая, желающая зла ради низменной корысти» . «Такие две партии существуют. Последние заседания позволяют мне ясно и отчетливо их различить» , - констатировал Бабёф некоторое время спустя.

Подобные убеждения близки тем, что ранее отстаивались Робеспьером: «В Республике все еще продолжают существовать две партии: с одной стороны - партия патриотизма и честности, с другой - дух контрреволюции, мошенничества и порочности» ; «есть только две партии: партия честных людей и партия развращенных людей» ; «в Республике существуют лишь две партии: партия добрых и партия дурных граждан» . Надо заметить, что от подобных взглядов до идеи революционной диктатуры и насильственного установления «всеобщего счастья» - один шаг.

Еще одна черта, роднящая Бабёфа зимы 1794/1795 гг. с якобинцами и, в частности, с Робеспьером - это склонность к морализаторству, связывание политики и этики, представление о «светлом будущем», отмеченном не только определенными политическими и экономическими установлениями, но и добрыми нравами, описанию которых было посвящено немало страниц. Именно за падение морали критикует Бабёф термидорианский режим, так как «нравы являются гарантами республик, ибо последние зиждутся на добродетелях... от нравственных учреждений зависит совершенствование или извращение республиканского духа» , а санкюлот «ближе к нравственности и добродетели» , чем богач.