Воспоминания. 1848–1870 - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Огарева-Тучкова cтр.№ 56

По возвращении в Лондон Герцен стал подумывать о перенесении типографии в Женеву, то есть о переезде на континент. С Польского восстания «Колокол» не расходился по-прежнему; из России присылалось меньше рукописей, чем бывало. Это огорчало Герцена. «Мы стары, – говорил он, – нигилисты считают нас за реакционеров, пора честь знать, пора заняться какой-нибудь большой работой». Но Огарев не унывал. Он думал, что в Швейцарии будет больше приезжих русских и дело типографии опять закипит.

Пока Герцен и Огарев приводили в порядок дела, готовясь к отъезду, я поехала в Париж с детьми, думая, что туда моим родным легче приехать из России для свидания со мной. Я не боялась парижского климата для детей, полагая, что Париж и Лондон почти одинаковы в санитарном отношении.

Тут разразился над моей головой такой удар, от которого я долго не могла опомниться; в продолжение нескольких лет я всё переезжала с места на место и нигде не могла успокоиться ⁷⁰.

Жизнь в Монпелье – Переезд из Ниццы в Женеву – Князь Долгоруков – Оболенские – Эльзас – Кольмар – Пансион для девиц – В Бебленгейме

Пятнадцатого декабря 1864 года, в полночь, Герцен и Огарев в сопровождении посторонних личностей, на которых я в то время не обратила никакого внимания, усадили меня с дочерью в вагон поезда, отправлявшегося из Парижа на юг. Мы ехали в Монпелье. Иные из провожающих поручали нас кондуктору, другие подавали мне рекомендательные письма к докторам и к разным особам.

С тяжелым сердцем, подчиняясь необходимости, я пускалась в дальний путь одна с ребенком; но я знала, что Герцен не мог нас сопровождать. Он обещал скоро присоединиться к нам в Монпелье. Доктора настаивали, чтобы мы как можно скорее удалились из Парижа, где свирепствовали смертельные горловые болезни. Известный писатель и журналист Эмиль Жирарден потерял тогда от этой болезни единственную дочь, которая была одних лет с моей.

В самом деле, мы вскоре дождались в Монпелье приезда Герцена. Пользовавший нас доктор Косте, увидав Герцена, просиял от восхищения. Через несколько дней он повел вечером Герцена в «Cercle démocratique» ⁷¹: там многие желали с ним познакомиться, горячо жали ему руки, говорили о его сочинениях. Возвратившись домой и рассказывая об этом теплом приеме, Герцен был очень тронут; в самом деле, во Франции он пользовался большой популярностью как на юге, так и на севере, среди всех классов населения.

Из Монпелье Герцен ездил в Женеву и, встретившись там с сыном, вернулся с ним в Монпелье. Александр Александрович пробыл со мной дня два и возвратился во Флоренцию.

В конце зимы мы поехали в Канн, а оттуда опять в Ниццу. В Канне мы познакомились с доктором Бернатским, нам его рекомендовали в гостинице, когда моя дочь захворала немного. Бернатский оказался большим поклонником Герцена; он был польский эмигрант, пожилой, жил во Франции с тридцатого года и не охладел в своем патриотизме, хотя жизнь его проходила более среди французов. Он был женат на вдове, которая умерла, оставив ему своего сына на воспитание. Герцен видел всю эту обстановку; трудно жилось широкой славянской натуре в узкой мещанской среде французских буржуа. Бернатский вырастил и наконец женил этого чужого сына, и вся любовь его перешла к внукам.

Весной 1865 года из Ниццы мы переехали прямо на дачу близ Женевы. Дача эта называлась Шато де ла Буасьер и была нанята для нас по поручению Герцена одним соотечественником, господином Касаткиным, который жил тут же с семейством во флигеле. Шато де ла Буасьер был старинным швейцарским замком с террасами на всех этажах. Внизу были кухня и службы, в первом этаже – большая столовая, гостиная и кабинет, где Герцен писал; из широкого коридора имелся вход в просторную комнату, занимаемую Огаревым. Наверху были комнаты для всех нас, то есть для меня с дочерью, Натальи Герцен и Мейзенбуг с Ольгой. Последние приехали из Италии в непродолжительном времени после нашего приезда.

Шато де ла Буасьер стоял в большом тенистом саду, перед домом простирался обширный зеленый газон, окаймленный дорожками, которые спускались вниз до огорода, за садом шла большая дорога в Женеву; по этой дороге несколько раз в день проезжали омнибусы из Каружа в Женеву, и это составляло большое удобство для обитателей Шато де ла Буасьер.

Вслед за нами и князь Долгоруков оставил Лондон и тоже переселился в Женеву. Он часто бывал у Герцена. Он был умный и самолюбивый, но, как я уже говорила, совсем других воззрений, чем Герцен, а между тем имел к последнему странное, непонятное, непреодолимое влечение. Горячий, крутой и деспотический нрав князя создавал ему за границей неприятности на каждом шагу, о чем я уже говорила в главе о лондонской жизни.

В Шато де ла Буасьер, как и в Лондоне, с князем Долгоруковым случилось довольно курьезное происшествие. Меня не было дома, но я помню хорошо юмористический рассказ Герцена о князе и нашем поваре Жюле.

Долгоруков, Вырубов и еще какие-то посетители обедали в Шато де ла Буасьер. Когда встали из-за стола, Долгоруков вышел из залы и хотел отдать какое-то приказание нашему повару. Чтобы дойти до кухни, нужно было сойти несколько ступеней; там князь остановился, услышав разговор, в котором упоминалось его имя: Жюль громко жаловался на князя, говоря, что он доставляет гораздо более хлопот прислуге, чем остальные гости. Вместо того чтоб сделать вид, что ничего не слыхал, и позвать Жюля, Петр Владимирович толкнул дверь и, выхватив кинжал из трости, начал бранить Жюля и кричать, замахиваясь на него кинжалом. Жюль не остался в долгу и поднял на князя руку. Слыша страшный шум внизу и зная беспокойный нрав князя, Герцен, позвав с собой Вырубова, поспешно спустился в кухню, чтобы вовремя остановить разгоряченных, готовых вступить в бой драчунов. Он схватил за руки Петра Владимировича и попросил Вырубова держать Жюля; князя отвели в столовую, последний был в исступлении от бешенства, схватил графин и разбил его вдребезги об стол, потом взял стул и бросил его так, что тот разбился. Герцен смотрел на него молча и в недоумении. Князь задыхался от гнева, наконец произнес: «Ноги моей не будет более в этом доме», – и уехал.

Но он не мог не видать Герцена и через неделю прислал последнему письмо, в котором просил выгнать Жюля за его дерзость. Только по исполнении этой просьбы Петр Владимирович может снова бывать в Шато де ла Буасьер.

На это послание Герцен отвечал, что жалеет о случившемся, но не в его правилах увольнять служащего только за дерзость, тем более что он считает князя более виноватым потому, что князя нельзя сравнить по образованию и воспитанию с Жюлем, и потому, наконец, что князь сам начал всю эту ссору. «Мы, может быть, иногда жалуемся на слуг в их отсутствии, – писал Герцен, – но у нас другие интересы, и отношения с прислугой не играют первой роли, а что касается слуг, то они даже часто изливают свое негодование на нас в облегчение всего тяжелого, что выпало на их долю».