Воспоминания. 1848–1870 - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Огарева-Тучкова cтр.№ 54

– Герцен давнишний друг, – сказал он, – как бы то ни было, я буду у него.

– Но карета не может поспеть… – начал было один из его клевретов.

– Не беспокойтесь о карете, – возразил Герцен, – я приеду за Гарибальди, и мы вместе отправимся в карете в Теддингтон.

Так это и устроилось вопреки воле распорядителей. Собираясь в Теддингтон, Гарибальди поручил кому-то из более важных приближенных, не помню, кому именно, кажется, своему доктору, узнать у премьер-министра, не будет ли неприятно английскому правительству, если он примет приглашения, присланные ему рабочими из разных промышленных городов Англии.

Теперь мне остается рассказать о нашем празднике.

Получив обещание Гарибальди быть непременно в Теддингтоне в условленный день, Герцен отправился к трактирщику Кюну и заказал обед к назначенному дню. Этот заказ потребовал много времени, потому что Герцен желал выбрать сам несколько итальянских блюд; а Кюн, необыкновенно польщенный, что выбор Герцена пал именно на него, предлагал и то и другое, был многоречив и вместе так весел и забавен, что Герцен с трудом удержался от смеха и вырвался наконец от Кюна, говоря, что вполне доверяет ему во всем. Потом Герцен заехал к Тхоржевскому, дал ему несколько поручений для нашего обеда и рассказал о назначенном для праздника дне. Очень радуясь успеху Герцена, Тхоржевский сказал, что приедет в этот день с утра, чтобы помочь в чем-нибудь по дому. Оттуда Герцен заехал к Мадзини, рассказал ему подробно о борьбе со свитой Гарибальди и о своей победе над ними. Мадзини был очень доволен, что всё так уладилось. Герцен дал ему полное право приглашать из итальянской эмиграции всех, кого он сам желает видеть в Теддингтоне. Мадзини был в очень хорошем расположении духа. Он радовался, что увидит Гарибальди запросто и без всяких официальных помех. Герцен сказал ему, что звал Саффи с женой, встретив их у Гарибальди, и расстался с ним, спеша домой.

Чернецкий, ближайший наш сосед, пришел вечером по делам типографии и, услышав весть о нашем обеде, обещал прийти пораньше с Марианной, которая могла много мне помочь в распоряжениях по хозяйству.

Помню, что в день праздника, взглянув в окно рано поутру, я увидела огромную фуру, ехавшую с железной дороги прямо к нам. Фура была послана Кюном, который отправил к нам всё, что нужно было для приготовления обеда: всевозможную провизию, закуски, десерты, вина, купленные самим Александром Ивановичем, между которыми помню белую марсалу, долженствовавшую напомнить дорогому гостю о родине его, Ницце. Разумеется, были присланы и повара, и прислуга.

Приглашенные были большею частью итальянцы, англичанки-мадзинистки и несколько поляков. Русских, кажется, не было, потому что в то время в Лондоне не было приезжих из России. Какой-то итальянский патриот, кондитер или повар, уже очень старый, просил, как милости, у Герцена позволения приготовить десерт. Он сделал мороженое: на красной скале был представлен шоколадный конь и на нем всадник, у которого вместо знамени было в руке изображение Гарибальди, тисненное серым и красным шелком. Вечером, когда мы усталые расходились по своим комнатам, Герцен снял с мороженого изображение Гарибальди и сказал мне: «Спрячь его в память о нашем празднике; мне грустно только, что старших детей не было тут в этот день!» Этот снимок, несмотря на мои переезды и скитания, сохранился у меня до сих пор.

День праздника был для меня совершенно испорчен одной неприятной случайностью. Встав рано в этот день и напившись наскоро кофе, я присутствовала при завтраке детей, а потом сошла вниз и стала приводить всё в порядок: расставляла мебель с горничной, как мне казалось удобнее, убирала забытые детские игрушки и прочее. Огарев имел привычку вставать гораздо позже всех и пил кофе один; но обыкновенно, услышав, как он звонит в столовой, чтобы Жюль подал ему горячий кофе, Герцен сходил к нему с «Таймсом» в руке и передавал новости, толковал о типографии и оставался с ним почти всё время.

В этот день Герцен ночевал в Лондоне и должен был приехать только в шестом часу, с Гарибальди. Поэтому Огарев пил кофе один; моя старшая дочь, тогда пятилетний ребенок, побежала за ним в столовую. При ней случилось то, чего я всегда боялась: Огарев вдруг упал в припадке эпилепсии. Он был в продолжение всей жизни подвержен этим припадкам, но малютка этого никогда не видала, испугалась и со слезами побежала искать меня. Ей встретился Жюль; удивленный ее слезами, он стал ее расспрашивать, но она отвечала только, что ей нужно меня, а чтобы он шел скорее в столовую к Огареву. Оказав последнему нужную помощь, Жюль позвал меня; тогда моя дочь уже не плакала. «Бедный пап<, – сказала она мне на ухо, – он упал». Испуганная ее смущенным видом, я взяла ее за руку и ушла с ней в поле, чтобы развлечь и успокоить ее. Мысль о празднике совершенно вылетела у меня из головы. Когда мне показалось, что она успокоилась, мы вернулись домой. Гости уже начинали съезжаться; Марианна хлопотала с Жюлем в столовой, расставляя вазы с фруктами, цветы; дети играли в саду.

В шестом часу парная карета подъехала к садовой калитке. Толпа народа, вероятно, из Теддингтона и окрестных мест, узнав, что к нам ждут Гарибальди, спешила за своим любимцем и со всех сторон окружила экипаж. Некоторые люди движением толпы были вытеснены с улицы к садовой калитке. Герцен вышел первый, ему жали руки; одна дама даже поцеловала его в плечо. Когда Гарибальди, опираясь на новую трость, ступил на мостовую, раздался радостный возглас «Vive Garibaldi! Welcome!». Гарибальди снял шляпу и кланялся во все стороны; выражение его кроткого лица было исполнено любви и радости; он был из народа и искренно радовался народным восторгам.

Когда Гарибальди в сопровождении Герцена вошел в дом, Мадзини вышел ему навстречу, и они дружески пожали друг другу руки. Начались представления некоторых лиц, не известных еще Гарибальди; потом – обмен приветствии со всеми. Вошли в гостиную, но не успели хорошенько разговориться, как вошел Жюль и доложил, что кушать подано. Герцен так распорядился потому, что знал, что Гарибальди не мог долго оставаться у нас. За обедом Гарибальди казался очень доволен, даже весел.

– Как мне хорошо у вас, Герцен, – говорил он, – тут нет ни этикета, ни стесненья; кругом друзья, итальянцы. Даже в выборе блюд и вин я узнаю внимание друга Герцена; он хотел напомнить мне мою родину.

Когда подали марсалу, Гарибальди встал с бокалом в руке. Лицо его просияло присущим ему выражением любви и кротости.

– Была печальная эпоха, – сказал он, – когда Италия, скованная, дремала, чувствуя свое бессилие; один человек не спал. Этот человек – Мадзини, мой учитель; он разбудил нас, я пью за его здоровье!

Тогда всё зашумело, загремело, все встали со своих мест, чокались, говорили с оживлением, у многих были слезы на глазах. То, чего так пламенно желала партия Мадзини, совершилось публично. Потом было сказано немало речей, не забыли и Россию. Ей предсказывали блестящую будущность, провозглашали тосты за осуществление всех этих пожеланий. Потом перешли опять в гостиную. Там стояло уже мороженое, о котором я говорила. Старик-итальянец, подавший его, схватил руку Гарибальди и прильнул к ней губами. Он крепко жал ее обеими руками и говорил сквозь слезы, что сражался с Гарибальди в Неаполе. Тот обнял старика и улыбнулся ему своей особенной улыбкой. Старик удалился, сказав, что теперь может спокойно умереть: желание его увидать еще раз Гарибальди наконец исполнилось.