— Пойдемте, посмотрите, сэр, — ликующе крикнул Рид, сбавив шаг при виде доктора. — За все мое время в море ничего подобного не видел, да и штурман тоже. Пойдемте, достану вам штормовку.
Большинство слов Рида заглушил гром, но он погнал Стивена по трапу на галф-дек, дал ему плащ с капюшоном и провел в полную темноту, заполненную неистовствующей водой, темноту столь плотную, что не разглядеть даже фальшборта — ничего, кроме тусклого оранжевого свечения нактоузного фонаря. Но мгновением спустя горизонт вокруг корабля осветила молния такой силы, что ясно стало видно все — паруса, такелаж, людей и их выражения — весь корабль, несмотря на дождь. Стивен почувствовал, что Рид тащит его за рукав, и разглядел восторженное лицо, что-то говорившее, но непрерывный грохот грома заглушил все слова.
Джек стоял у наветренного поручня вместе с Филдингом и позвал Стивена через палубу. Даже его могучий голос на ближнем расстоянии до некоторой степени заглушался, но все же «громче ночи Гая Фокса» прорвалось. Легко различалась и его улыбка, странно нарезанная прерывистыми вспышками, так что казалось, будто он ухмыляется. Они какое-то время стояли на палубе, пока вокруг, гремя и сверкая, разворачивалось колоссальное зрелище. Потом Джек заметил:
— Ты по лодыжки в воде, да еще и в тапочках. Давай, отбуксирую тебя вниз.
— Господи, Джек, — восхищался Стивен, пока с него в каюте стекала вода, а Ахмед стаскивал чулки, — это наверняка весьма похоже на эскадренное сражение.
— Очень похоже, только дыма нет, — согласился Джек. — Теперь послушай, я до утра буду ходить туда-сюда, буду будить тебя светом, потому что все еще вполне может ухудшиться, так что лучше бы тебе спать внизу. Ахмед, убедись, что койку доктора проветрили, и он ляжет в постель с совершенно сухими ногами.
«Ночь Гая Фокса» словно послужила воротами из одного региона в совершенно другой. Утром «Диана» мчалась на восток-юго-восток на двенадцати узлах сквозь беспокойное взъерошенное пенистое море. Под пеной, правда, просматривались длинные, умеренные волны. Море очень холодное, и ветер тоже кусал морозом. В штормовом ветре с веста оказалось достаточно норда, чтобы накренить корабль градусов на двадцать пять.
На борт попадало приличное количество воды в виде брызг и случайных волн, но явно недостаточно, чтобы загасить огонь на камбузе или аппетит офицера и мичмана утренней вахты, Эллиота и Грина, завтракавших с капитаном. Не самые любимые офицеры Джека, но им тяжко пришлось с четырех утра, когда они приняли корабль, и, в любом случае, фаворитизма быть не должно. Может, он не столь радушно встретил этих двоих, как Ричардсона и Рида, но все же потчевал их кашей, яйцами от своих двенадцати достойных кур, слегка залежавшимся беконом, тостами из ирландского содового хлеба (великолепное нововведение Стивена) и мармеладом из Эшгроу. А кофейники так и вообще следовали один за другим.
Стивен наблюдал за ними, изможденными вахтой, и снова ему подумалось, что не столько чудовищно несправедливый рост подходного налога виновен в угасании подобного развлечения, но, скорее, скука и тягость его для хозяина. По флотской традиции Эллиот не мог выбирать тему разговора. Как хорошо воспитанный человек, он прилагал немалые усилия, дабы отвечать капитану, но в беседе он был не более талантлив, чем в морском деле. Грин, с другой стороны, прерывал равномерное поглощение пищи лишь краткими «Да, сэр» или «Нет, сэр».
— А теперь ты непременно приляжешь отдохнуть, друг мой, — сказал Стивен, когда они удалились. — Ты выглядишь разбитым.
— Конечно, совсем скоро, — ответил Джек. — Но сначала нужно считать кое-какие показания для Гумбольдта. Я пока не пропустил ни дня, и начинать не хотелось бы. Может, я хотя бы спущусь вниз и сообщу тебе показатели температур. А проверить солёность мы можем и позже. Эй, Киллик. Позови моего писаря.
Элайджа Бутчер уже ждал вызова и явился наготове — укутанный до ушей, с чернильницей в петлице, журналом для записей под мышкой, гигрометром, цианографом и с полным карманом разных термометров в чехлах. Сверкающие чёрные глазки и сияющий красный нос выражали готовность к бою.
— Доброго вам утра, мистер Бутчер, — поднялся навстречу Джек. — Ну, давайте приступим к делу.
Спускаться вниз Джек не стал. Он отправил Бутчера к доктору Мэтьюрину — показать значения температуры на поверхности, в десяти и пятидесяти саженях, наряду с гидрометрическими результатами замеров, а также с сообщением о том, что капитан Обри был вынужден остаться на палубе.
Стивен этого и ожидал — он очень хорошо знал, что именно такое плавание Джек любил больше всего. Но не представлял, насколько сильно капитана «Дианы» поглотит эта задача.
Джек до того ни разу не выжимал из нее все возможное. Пассаты оказались мягкими, точными, приятными и устойчивыми, но, скорее, слабыми. Они едва позволяли превысить скорость в десять узлов даже с бом-брам-лиселями и ветре на три румба в бакштаг («Диане» такой больше всего нравился). Теперь Джек искренне хотел мчаться на ост настолько быстро, насколько можно заставить лететь корабль. С дорогим сердцу «Сюрпризом» он точно знал, какой набор парусов позволит набрать на этих широтах пятнадцать узлов без напряжения, но слабо представлял, что подойдет «Диане». При ветре такой силы разные корабли вели себя совершенно неодинаково на большой скорости. Некоторые зарываются носом в зеленые волны, черпая воду. Другие оседают в корму даже при попутном ветре, и это еще хуже. Какие-то оказываются неуклюжими, некоторые рыскают, плохо слушаются руля и даже теряют управление под той же комбинацией парусов, под которой другие летят вперед.
По мере того, как «Диана» сквозь исполинские волны продвигалась все южнее и южнее под все более сильными ветрами, достигнув сорока пяти градусов и потом идя строго на восток, Джек принялся изучать ее истинную натуру и то, что она может показать на пределе возможностей. Это требовало частой смены парусов, точнейшей брасопки, крайне точных астрономических наблюдений и пристального внимания к парусам и такелажу. Но когда наилучшее сочетание все-таки определилось (оно, разумеется, отличалось в зависимости от силы отклонения веста к норду или зюйду, но все же это вариации на одну тему), началась череда великолепных дней, когда корабль проходил три сотни миль и более от полудня до полудня. Джек редко уходил с палубы, спускаясь в каюту только лишь поесть или вздремнуть в кресле.
Великолепное продвижение — градусы долготы пролетали один за другим, но для всех, кроме убежденных моряков, удовольствие было исключительно интеллектуальным. Стояла южная зима с низким, серым небом, короткими днями, кусаче-холодным воздухом, наполненным дождем или крупой пополам с морской пеной или брызгами. Палуба постоянно залита водой. Больше не вызывали уборщиков — нет грязи. Не надо было дергать снасти, так что замерзшие ютовые могли спокойно сбиваться в кучку под рострами.
Стивен время от времени поднимался на палубу, когда ни дождь, ни брызги не слишком мешали наблюдать за сопровождавшими корабль альбатросами, иногда держащимися рядом по несколько дней. Большинство из них — линнеевские Diomedea exulans, самые любимые Стивеном морские птицы, огромные странствующие альбатросы — грандиозные создания с размахом крыльев в двенадцать футов и даже больше, старые белоснежные самцы с черными кромками крыльев. Но кружили и другие птицы, которых он не мог точно опознать. Моряки прозвали их «дурными чайками»
[20].