— Добрый вечер, джентльмены, — поприветствовал их Джек. — Я спущусь вниз, мистер Дэвидж, и буду рад выслушать ваш рапорт через пять минут.
В каюте ждало несколько писем и посланий, по большей части — просьбы взять на борт, но имелись и поздравления, и пожелания от старых сослуживцев, некоторые даже из гринвичского госпиталя. Он все еще читал одно из них, когда зашел Дэвидж.
— Сэр, я с чрезвычайным беспокойством вынужден доложить о мятеже на борту.
— О мятеже? Но по состоянию корабля я предполагаю, что он далеко не всеобщий.
Джек действительно заметил отсутствие веселой болтовни и смеха на борту и угрюмые, тревожные взгляды, но ничего отдаленно похожего на злой умысел. За время службы он стал свидетелем нескольких мятежей, не считая великих волнений в Спитхеде и Норе, а еще о большем числе слышал — удивительно обычное дело на флоте. Но не на процветающем, занятом делом корабле, со свободным увольнением на берег и всеми удовольствиями, которые только можно купить, под рукой.
— Кто замешан?
— Слейд, братья Брэмптон, Моулд, Хинкли, Оден и Ваггерс, сэр.
— О Господи! — Лучшие шелмерстонцы — два рулевых, помощник канонира, а остальные — обстоятельные моряки, тихие, надежные ребята. Золото, а не матросы. — Садитесь, мистер Дэвидж, и вкратце доложите мне о ситуации.
Но Дэвидж не умел рассказывать кратко и одновременно последовательно, связно и беспристрастно — его разум так не работал. Пусть и компетентный офицер, способный выдать серию быстрых приказов в опасной ситуации при плохой погоде или в виду подветренного берега, в повествовании своем он до обидного дрейфовал. Джек совершенно не был уверен, что когда повторы и отклонения от темы Дэвиджа подошли к сбивчивому финалу, в распоряжении капитана появились все сведения.
Он все же понял, что воскресным утром семь матросов, все сифиане («Кто такие сифиане, мистер Дэвидж?» «Да кто-то вроде рантеров
[27] или методистов, сэр, не вникал в это») из Старого Шелмерстона, деревни чуть подальше от моря, собрались в своем молитвенном доме.
Пообедали они на берегу, а по возвращении на корабль кто-то из них или все вместе спустились в висевшую по правому борту люльку и написали оскорбительное слово.
Дэвидж не заметил поначалу — кают-компания давала обед в честь первого визита на корабль миссис Мартин. Но возвращаясь на корабль после того как проводил Мартинов, он, конечно, увидел бросающееся в глаза с огромного расстояния слово — корабль повернулся с приливом. Он сразу же распорядился убрать его. Все делают вид, будто никто не знает виновного. Никто не собирается соскребать или закрашивать надпись — вечные оправдания: кисти отмокают, день воскресный, надел выходную одежду, срочно нужно на бак, от крабов, видите ли, расстройство желудка.
Один в конце концов признался, что это его рук дело, но убирать надпись отказался. Заявил, что совесть не позволяет, и в этом его поддержали остальные шестеро. Без агрессии или оскорбительного поведения и не пьяный, но вместе с остальными подтвердил — если кто-то попытается убрать имя, то первый его мазок станет последним.
Дэвидж и Вест не получили поддержки ни от боцмана, ни от канонира, ни от плотника, и уж тем более не от матросов. Они, хотя и не бунтовали, но довольно открыто заявили, что не будут делать ничего, что может принести неудачу. Из страха усугубить положение Дэвидж с тех пор не отдавал никаких прямых, однозначных приказов на этот счет. Не имея морской пехоты, он, разумеется, и не мог арестовать всех семерых.
Поскольку Дисциплинарный устав на борту не действовал, а корабль не в море, ни он, ни Вест не знали, как поступать. Дэвидж все же отстранил матросов от обязанностей до прибытия капитана и запретил им подниматься на палубу. Может быть, их стоило сразу отправить на берег. Если он поступил неправильно, то искренне сожалеет об этом, но взывает к беспристрастности капитана Обри.
— С мистером Мартином посоветовались? — уточнил Джек.
— Нет, сэр. Он вернулся лишь незадолго до вас.
— Понимаю. Ну что ж, думаю, вы приемлемо справились с трудной ситуацией. Прошу, спросите у докторов, не найдется ли у них минутка для меня.
За короткое время ожидания в его мозгу пронеслись различные варианты действий, но аргументы за и против все еще находились в равновесии, когда открылась дверь каюты:
— Мистер Мартин. Вы, без сомнения, слышали о нынешней проблеме. Расскажите, пожалуйста, всё что можете об этих сифианах. Никогда о них раньше не слышал.
— Ну, сэр, их корни лежат в гностицизме Валентина, но связь настолько длинная, отдаленная и запутанная, что мало смысла ее отслеживать. Сейчас это маленькие независимые общины, насколько я знаю, без единого руководства. Но в этом удостовериться сложно — над ними так долго нависала опасность гонений за ересь, что они по природе очень скрытные. До сих пор сохраняют дух тайного общества.
Они верят, что Каин и Авель привнесены в мир ангелами, а Сиф, рожденный, как вы помните, после убийства Авеля — чистейшее творение Всемогущего. Он не только предок Авраама и всех ныне живущих людей, но и образ нашего Господа.
Они невероятно благоговеют перед ним и верят, что он присматривает за сифианами с особой заботой. Но об ангелах они невысокого мнения, считая будто... как бы лучше выразиться, что их взаимное несовершенство вызвало всемирный потоп. Он должен был уничтожить их потомков, но некоторые пробрались на ковчег, и от них, а не от Сифа, происходят все грешники.
— Странно, что я никогда о них не слышал. Они часто выходят в море?
— Думаю, нет. Большинство из тех немногих, с кем я встречался или о ком слышал, живут в отдаленных частях западных графств. Иногда они вырезают имя Сифа на своих домах. Из-за этого они разделились на два враждебных лагеря. Староверы пишут «С» задом наперед, а новый лагерь — как мы. Помимо этого и нежелания платить десятину, они обладают репутацией людей честных и держащихся вместе, трезвых и надежных, примерно как квакеры. Но в отличие от квакеров, от войны они не бегут.
— Но они же христиане или нет?
— В этом отношении, — произнес Мартин, глядя на Стивена, — есть гностики, которые бы озадачили святого Петра.
— Валентинианцы были так добры, что считали христиан заслуживающими спасения, — заметил Стивен. — Мы, вероятно, можем отплатить им тем же.
— В любом случае, эти люди гностицизм Валентина оставили далеко позади, он почти позабыт. Священное писание у них наше, думаю, их вполне можно назвать христианами, хотя и не слишком ортодоксальными по некоторым вопросам.
— Рад это слышать и благодарен вам, сэр, за все, что вы мне рассказали. Мэтьюрин, вам есть чем дополнить?
— Ни единого слова. Не мне учить Мартина богословию, он все-таки бакалавр теологии.