— Но, конечно, они ничего не смогут сделать тебе в Соединенных Штатах? Это же не Испания.
— Может и так, но все же у меня есть подозрение, что они могут попытаться, и я хочу принять меры предосторожности. Когда мистер Хирепат придет завтра, пожалуйста, передай ему эту записку, а когда прочтет, забери и брось в огонь. В ней говорится, что в настоящее время дальнейшие встречи между нами нежелательны, и я прошу его раздобыть для нас пару карманных пистолетов. Как думаешь, Джек, он сделает это?
— Да, — сказал Джек, — думаю да, если только можно упомянуть про французов. Он ненавидит французов так же, как и я.
— Тогда просто коснись их в разговоре, дипломатичный намек, не более. — Хирепат не то, что Джонсон, совсем не то. — Я уже выразил пожелание, чтобы швейцар не пускал людей, которых он не знает, кроме того я позаимствовал вот это из кабинета мистера Чоута.
Он развернул носовой платок и показал ампутационный нож с тяжелой ручкой и коротким обоюдоострым лезвием.
— Мы используем его для ампутаций, — заметил он.
— Выглядит довольно скромно, — сказал Джек.
— Господь с тобой, Джек, дюйм стали в правильное место творит чудеса. Человек ужасно хрупкое создание, — сказал Стивен, внимательно изучая лицо Джека: возможно не стоило затевать этот разговор — лихорадка могла вернуться. — Многие вообще были убиты всего лишь ланцетом, не более того, хотя и не всегда намеренно. Но ты не должен принимать всё, что я сказал как нечто большее, чем просто подозрения. Мы должны быть готовы даже к маловероятному варианту развития событий, и пара карманных пистолетов никогда не помешает.
Когда Стивен шел по небольшому городу на встречу с Джонсоном, подозрения такие отчетливые ночью и утром, чрезвычайно усилились.
На другой стороне оживленной главной улицы он увидел Луизу Уоган: его внимание привлекли мужские головы, поворачивающиеся вслед за ней, и он заметил, что двое из числа ее поклонников — пленные лейтенанты Королевского флота с подходящими именами Каин и Авель. Самого Стивена Луиза заметила мгновение спустя, и, бросив на него странный взгляд, значение которого было трудно понять, хотя угадывались беспокойство, испуг и враждебность, метнулась в ближайший магазин — лавку табачника.
— Спасибо, моя дорогая, — сказал Стивен.
Он послал ей воздушный поцелуй и пошел дальше, держась за лейтенантами приблизительно в тридцати ярдах, отметив, как задорно они крутят свои трости и приветствуют знакомых. Разнообразные экипажи останавливались и отъезжали от отеля Франшона или просто ожидали, и прежде чем он поравнялся с одним из них, из экипажа выскочил Понте-Кане. Вид у него был растерянный, он звал доктора. Увидев Стивена, француз подбежал к нему.
— Быстрее, доктор Мэтьюрин! — закричал он. — Тут даме плохо, здесь в экипаже — кровь, кровь! Он схватил его за руку, подталкивая к открытой двери. Из экипажа выскочили еще двое, и двое вышли из подъезда отеля. Они приближались, окружая его, и все это время Понте-Кане продолжал кричать. — Быстрее, быстрее, поспешите!
— Другую руку, — бормотал тем временем низенький юркий француз, — Оглуши его скорее, держи за шею, закидывай в карету!
Стивен бросился на землю, откинувшись назад со всей силой и крича:
— Держи вора, держи вора. Карманники. Каин и Авель, спасите, спасите!
Он производил адский шум, сопротивлялся, хватаясь за руки и за ноги. Он повалил одного из противников и укусил так, что тот закричал от боли. Они с силой оторвали Стивена от земли и понесли, но было уже слишком поздно. Вокруг поднялся шум, собралась толпа, Каин и Авель колошматили всех тростями, а Стивен, не переводя дух, продолжал свое:
— Держи вора! Карманники!
Английский подвел Понте-Кане, и его «твоя сам грабитель» прозвучал неубедительно. Толпа разозлилась. Необычайно быстро французы запрыгнули в карету, и она прогрохотала прочь, сопровождаемая сердитыми криками.
— Вы не ранены, сэр? — спросил Авель, помогая Мэтьюрину подняться на ноги.
— Вас ограбили, сэр? — спросил Каин, отряхивая его.
— Все хорошо, благодарю вас, — ответил Стивен. — Пожалуйста, одолжите булавку, эти головорезы порвали мне пальто.
— Я рад, что сломал свою трость об чью-то жирную голову, — сказал Каин.
— Приятно Вас видеть, — сказал Джонсон, когда Стивен появился.
Стивен был бледен и все еще дрожал от ярости, но ум его был остер и ясен: он сыграет роль оскорбленного гражданина.
— Мистер Джонсон, сэр, — вскричал он, — я хочу подать официальную жалобу огромной важности. Я подвергся нападению на улице, перед этим отелем, перед вашим отелем, сэр, со стороны группы головорезов-французов во главе с Понте-Кане. Они попытались похитить меня, силой усадить в карету. Завтра утром я первым делом зарегистрирую такую же жалобу у британского агента по делам военнопленных. Я требую защиты по законам вашей страны и личной безопасности, распространяющейся как правило на взятых в плен офицеров. Требую, чтобы в отношении Понте-Кане было проведено расследование, а его приспешники опознаны и наказаны. И как только я увижу агента по делам военнопленных, он подаст то же самое требование на самом высоком официальном уровне.
Джонсон был чрезвычайно обеспокоен, и попросил доктора Мэтьюрина прилечь на кушетку, выпить немного бренди или, по крайней мере, стакан воды. Он выразил крайнее сожаление об инциденте и, конечно же, обещал внести самый строгий протест французскому начальнику. Все еще играя роль чиновника, получившего жалобу от оскорбленного гражданина, Джонсон с ловкостью опытного политика долгое время говорил в общих чертах и ни о чем: о прискорбности таких разбирательств, ужасных последствиях войны, необходимости мира, мира справедливого и прочного. Стивен наблюдал, пока тот говорил, и, хотя мог сдерживать свое нетерпение от бессмысленного потока слов и гнев от неумелого нападения, не мог так же хорошо контролировать свои глаза: этот бледный, немигающий взгляд рептилии заставлял Джонсона нервничать и сбивал с мысли. В итоге Джонсон свел разглагольствования к неловкому заключению, встал, прошелся взад-вперед по комнате, открыл окно, попросил рабочих на балконе производить поменьше шума и затем, вернув самообладание, заговорил уже совершенно другим тоном.
Говоря конфиденциально, с глазу на глаз, он попросил, чтобы доктор Мэтьюрин понял затруднительность ситуации. Он, Джонсон, только маленький винтик в очень большой машине, и если в военное время те, кто наверху, сочли подходящим предоставить французским агентам значительную степень свободы, слишком большую, чем согласуется, по его мнению, с суверенитетом страны, то заявить протест это максимум, что он может сделать. И в ответе, несомненно, будет написано, что это сделано на взаимных основаниях — американским агентам на французских территориях молчаливо разрешена аналогичная степень свободы.
— С другой стороны, — сказал он, — я наверняка смогу защитить своих собственных агентов, в этом можете быть абсолютно уверены. Таким образом, прошу для вашей же безопасности разрешить зарегистрировать вас как консультанта.