– «Ответа нет», – проговорила я, повторяя его слова. Это звучало зловеще.
– Ну, видимо, где-то случилась поломка. Во всяком случае, я знаю одно. Может, мы и дрейфуем, но не в глубоком космосе, не вдали от всех систем. До нашей встречи… я тебе говорил, что искал остальных членов экипажа. Я думал, что начинать стоит с колец, и еще хотел убедиться, что с заключенными все в порядке.
– Ради нашего блага или ради вашего?
– И того и другого. Как бы то ни было, я прошел мимо иллюминатора. Тут неподалеку есть планета. Если бы планшетник работал нормально, я бы смог вывести на него ее изображение.
– Ты ее узнал?
– Нет. В любом случае это не Тоттори. Может, другая планета из системы Тоттори, но это плотно заселенный район, а я не вижу ни спутников, ни орбитальных станций, ни лифтов, не говоря уже о движении транспорта.
– Но у планеты должно быть имя.
– Согласен. Так или иначе, это уже что-то. Атмосфера, суша, моря. На вид она пригодна для жизни, хоть и немного холодновата. Видимо, находится в стороне от оживленных маршрутов, иначе здесь были бы и другие корабли, кроме нашего.
– Сильно в стороне. – Но кое-что из увиденного на стене заставило меня забеспокоиться. – Эта картинка… Она только что сменилась. Можешь вернуть прежнюю?
– Что там было?
– Люди в большой комнате. На секунду мне…
– Что?
– Кажется, я увидела знакомое лицо.
Прад, нахмурившись, покопался в планшете, и на стену вернулось предыдущее изображение. Один из роскошных банкетных залов прежнего корабля, помещение с большими иллюминаторами и с полом, изгибающимся, как коридор; в нем стояли гибернационные капсулы. Прад сообщил, что это помещение находится в одном из колес, отведенных под банкетные залы, холлы и прогулочные палубы.
В зале было человек двадцать пять, тридцать, большинство – серебристые костюмы заключенных. Все столпились вокруг двух сдвинутых вместе столов; на них лежал мужчина в серебристой одежде. Его держали за руки и ноги.
– Вы все теперь одеты одинаково, людей с разных сторон друг от друга не отличить. Остается только гадать, кто выходит из гиберкапсул. Но, может, ты знаешь кого-то из них?
– Нет, – ответила я и хотела было сказать еще кое-что, но запнулась.
– Что такое?
– Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, я узнала одного человека.
– Он что-то для тебя значит?
– Я охотно сдеру с него шкуру заживо, если у меня появится такая возможность.
– Очаровательно.
– Не насмехайся, Прад. Этого человека зовут Орвин, и он – военный преступник, действовавший на вражеской стороне. Он схватил меня, пытал, оставил умирать.
– И он здесь?
– На секунду мне показалось, что да. Это было лишь мгновение – его лицо на стене. Но если это действительно был он, сейчас он стоит спиной к нам.
– Вон тот здоровяк?
– Да. – Я подумала о его коже цвета мяса, об ослепительно-белых волосах. Все это совпадало, но не мог же Орвин быть единственным человеком с такой внешностью, а оценить его габариты на фоне группы незнакомцев было сложно. – Можно взглянуть на него с другой стороны?
– Боюсь, не выйдет. Если мы подождем, он, возможно, еще раз повернется. Тогда ты его узнаешь?
– Да.
Но он так и не повернулся, а тем временем толпящиеся люди, кажется, проделывали все более жестокие вещи с человеком на столе. У одного в руке появился серебристый предмет, слишком хорошо мне знакомый.
– Какого черта тут делает эта штука?
– Это инжектор медленных пуль, – сообщил Прад, будто я могла не знать. – Мы ведь на военном транспорте. Иногда пули в теле перестают работать нормально, и приходится подсаживать новую. Обычно это делается, когда человек спит, подготовленный к гибернации.
Я вспомнила тот бункер. Да, я объявила, что не стану ничего больше рассказывать о своей жизни до пробуждения, но от этих воспоминаний не так-то просто было отделаться. Я все еще ощущала жесткий холодный пол, битое стекло под ногами, забрызганные кровью стены, запах мочи и ужаса.
– А еще из него получается отличный пыточный инструмент.
– Возможно, тебе просто померещился тот человек.
– Возможно. – Я уже готова была поверить в это, даже надеялась, что так оно и есть. – Но если мы ничего не сделаем, они убьют этого мужчину.
Прад, которого я по-прежнему держала на мушке, посмотрел на пистолет:
– Думаешь, сможешь захватить то помещение? Ну, тогда желаю удачи.
– Тут должно быть еще какое-нибудь оружие.
– Так и есть, но ничего более мощного, и в любом случае нас всего лишь двое.
– До того ты говорил со всем кораблем. Я слышала твой голос. Можешь сделать так, чтобы они услышали меня отсюда?
Прад кивнул и показал мне что-то на пульте. Это был планшетник: человек наклонялся и говорил в него. Прад сказал, что так экипаж мог обращаться к пассажирам и персоналу в случае учебной тревоги или ЧП. Для корабля-тюрьмы с замороженными пассажирами и небольшой командой эта система не требовалась, но ее так и не демонтировали.
Прад покрутил несколько ручек настройки, проверяя, работают ли они.
– Что ты хочешь им сказать?
– Что мы уничтожим корабль отсюда. Будет лучше, если ты убедишь меня, что мы действительно в состоянии это сделать.
– Уничтожить корабль, – повторил Прад, будто я сказала что-то на странном иноземном языке.
– Уничтожить его или убить всех на борту. Смотря что проще. Это можно проделать?
– Я понял. Зачем уничтожать корабль?
– Иначе мы поубиваем друг дружку. Мы солдаты, Прад. Военнослужащие враждующих сторон – лучшие из нас!
– И ты думаешь, что лучший способ установить мир – пригрозить, что мы уничтожим корабль?
– Я знаю солдат, Прад. Я сама солдат. Они не станут слушать никаких логических доводов. Не тогда, когда появился шанс выплеснуть злобу. Если они чувствуют то же, что и я, для них прошло всего несколько часов с того момента, как мы дрались друг с другом.
Прад объяснил мне, что подобный корабль трудно уничтожить в одиночку. Все системы проектировались с таким расчетом, чтобы этого не допустить.
Но я не собиралась сдаваться.
– Выпусти воздух или пригрози, что сделаешь это. Должен быть способ.
– Нет, – сказал Прад. – Нет никаких внятных причин, почему ты вообще должна этого захотеть. Мы можем вручную запечатать отсеки по одному и сбросить давление. Но не отсюда, и это займет не один час.
– Тогда мы зададим либо слишком высокую температуру, либо слишком низкую. Или остановим колеса, чтобы все очутились в невесомости.