– Чем мы можем помочь? – спросил Котта.
Друз покачал головой, не в состоянии что-либо сказать, а Цепион Младший, казалось, вообще ничего не слышал.
– Кто-нибудь догадался послать ликторов к дому Квинта Сервилия, чтобы охранять его от толпы? – спросил Рутилий Руф.
– Я это сделал, – наконец произнес Друз.
– А жена его? – спросил Котта, кивнув в сторону Цепиона Младшего.
– Я распорядился, чтобы ее и ребенка отвели в мой дом, – ответил Друз, дотрагиваясь рукой до щеки, словно хотел убедиться, что это не сон.
Цепион Младший пошевелился, удивленно посмотрел на троих мужчин, окруживших его.
– Только золото, – проговорил он. – Все, что их волновало, – это золото! Они даже не подумали об Аравсионе. Они не прокляли его за Аравсион. Они думали только о золоте!
– Такова натура человеческая, – тихо произнес Рутилий Руф. – Заботиться больше о золоте, чем о жизни людей.
Друз внимательно посмотрел на дядю. Но если Рутилий Руф и произнес свои слова с иронией, Цепион Младший этого не заметил.
– В этом я виню Гая Мария, – сказал Цепион Младший.
Рутилий Руф взял Цепиона Младшего под руку:
– Успокойся, Квинт Сервилий, Марк Аврелий и я проводим тебя до дома Марка Ливия.
Когда они стали спускаться со ступеней сената, Луций Антистий Регин отошел от Луция Котты, Дидия и Бебия и приблизился к Норбану, который отступил, приняв оборонительную позу.
– Можешь не волноваться! – выпалил Антистий. – Я не собираюсь пачкать руки о разных дворняжек вроде тебя! – Он выпрямился. Он был высокий, очевидно с примесью кельтской крови. – Я отправлюсь в Лаутумию и освобожу Квинта Сервилия. Никто в истории нашей Республики еще не был брошен в тюрьму в ожидании ссылки, и я не допущу, чтобы первым стал Квинт Сервилий! Попытайся остановить меня, но я послал домой за мечом и клянусь Юпитером, Гай Норбан, если ты встанешь на моем пути, я убью тебя!
Норбан засмеялся:
– Забирай его! Отведи Квинта Сервилия домой и утри ему слезы! Не забудь заодно подтереть ему задницу! Хотя на твоем месте, я даже близко не подошел бы к его дому.
– Смотри слупи с него побольше! – крикнул Сатурнин вслед удалявшемуся Антистию. – Он может заплатить золотом, ты ведь знаешь!
Антистий резко обернулся, поднял руку и сделал всем известный жест.
– О, мне этого не надо! – воскликнул Главция, смеясь. – Если ты педераст, это еще не значит, что и все остальные тоже.
Гай Норбан потерял интерес к происходящему:
– Хватит, пошли домой, поедим.
Хотя Скавра сильно тошнило, он скорее умер бы, чем унизил себя рвотой на людях. Поэтому он заставил себя отвлечься и сосредоточиться на удалявшейся троице, смеющейся, оживленной, победившей.
– Они оборотни, – сказал он Метеллу Нумидийскому, чья тога была испачкана в крови Скавра. – Посмотри на них! Куклы Гая Мария!
– Ты можешь встать, Марк Эмилий? – спросил Метелл.
– Не могу, пока не пройдет тошнота.
– Я видел, как Публий Рутилий и Марк Аврелий повели домой двоих парней Квинта Сервилия, – сообщил Метелл.
– Хорошо. Нужно, чтобы за ними кто-нибудь присмотрел. Я никогда не видел, чтобы толпа так жаждала нашей крови, даже в худшие дни Гая Гракха. – Скавр старался глубоко дышать. – Нам нужно идти очень спокойно, Квинт Цецилий. Если мы будем торопиться, эти оборотни побегут за нами.
– Будь проклят Квинт Сервилий и это золото! – не выдержал Метелл.
Почувствовав себя лучше, Скавр с помощью своего приятеля поднялся на ноги:
– Значит, ты веришь, что он взял его?
Метелл Нумидийский презрительно фыркнул:
– Перестань, Марк Эмилий, не пытайся одурачить меня! Ты знаешь Цепиона так же хорошо, как и я. Конечно он взял это проклятое золото! Я никогда не прощу его за это. Это золото принадлежало казне.
– Дело в том, – начал Скавр, трогаясь в путь неуверенными шагами, – что у нас отсутствует наша внутренняя система правосудия, с помощью которой такие люди, как ты и я, могли бы наказывать предателей из нашей среды.
Метелл Нумидийский пожал плечами:
– Такой системы и быть не может, ты же сам знаешь. Учредить такую систему – значит признать, что сенаторы не всегда соответствуют надлежащему уровню. И если мы продемонстрируем нашу слабость – нам конец.
– Я лучше умру, чем допущу это, – согласился Скавр.
– И я тоже. – Метелл Нумидийский вздохнул. – Я только надеюсь, что наши сыновья будут такими же сильными, как мы.
– Тебе бы не следовало это говорить, – заметил Скавр, скривив губы.
– Марк Эмилий, Марк Эмилий! Твой мальчик еще очень молод! Я пока что не вижу в нем ничего плохого, правда.
– Тогда, может, поменяемся сыновьями?
– Нет – хотя бы потому, что такой жест убьет твоего сына. Больше всего ему мешает твое неодобрение. Он знает: что бы он ни сделал, ты его не поддержишь.
– Он слабак, – сказал сильный Скавр.
– Вероятно, ему могла бы помочь сильная жена, – предположил Метелл.
Скавр остановился, повернулся к своему другу:
– А это мысль! Правда, я еще не подобрал ему жены. Он еще совершенно незрел. У тебя есть кто-нибудь на примете?
– Моя племянница Метелла Далматика. Дочь Далматика. Через два года ей будет восемнадцать. Сейчас, после смерти Далматика, я ее опекун. Что ты скажешь на это, Марк Эмилий?
– Договорились, Квинт Цецилий! По рукам!
Как только Друз понял, что Цепиона-отца признают виновным, он послал своего управляющего Кратиппа и всех физически сильных рабов в дом Сервилия Цепиона.
Обеспокоенная судом и тем немногим, что ей удалось подслушать из разговора Цепиона Младшего с Цепионом-отцом, Ливия Друза, за неимением иного дела, решила поработать за ткацким станком. Книга не могла ее отвлечь, и даже пикантные любовные стихи Мелеагра пропадали втуне. Не ожидая вторжения слуг своего брата, она испугалась. На лице Кратиппа читалась явственная паника.
– Быстрее, госпожа, собери все, что ты хочешь взять с собой! – сказал он, оглядывая ее гостиную. – Твоя служанка уже складывает твою одежду, а няня собирает ребенка. Ты только скажи мне, что ты хочешь унести – книги, ткани.
Большими глазами – от удивления они сделались просто огромными – она смотрела на управляющего, ничего не понимая.
– Что это? В чем дело?
– Твоего свекра, госпожа, как сказал Марк Ливий, суд собирается признать виновным, – объяснил Кратипп.
– Но почему из этого следует, что я должна уйти? – спросила она, придя в ужас от одной только мысли жить опять в доме-тюрьме своего брата – теперь, когда она наконец почувствовала свободу.