Грейс пожала плечами, чего он вряд ли ожидал в ответ на свое обращение и все остальное.
— Я приложу все усилия для этого, хотя вы, не спросив моего согласия, сделали меня своей посланницей. Но Алексиос и другие атлантийцы придерживаются собственного графика.
— Донесите к ним мое послание. Они придут. — Он снова поклонился, а затем склонился к ней ближе и посмотрел в ее глаза так пристально, что она испугалась — вдруг он опробовал на ней сильнейшую магию очарования. Не успела она отступить, как он поймал ее за запястье и сжал свои пальцы, пока ее кожа не запылала от его прикосновения. Тогда он резко выпрямился и выпустил ее руку.
— Вы делаете честь своему брату действиями, направленными на борьбу за свободу, но ваша смерть стала бы серьезнейшим оскорблением его памяти.
У нее похолодело в груди, как будто одна из ее собственных стрел поразила ее в самое сердце.
— Что? Как вы…
Но он ушел. Просто исчез, как будто его никогда тут и не было. Она потерла свое побаливающее запястье, рассеянно скользнула по нему взглядом, — и ахнула. Там, на внутренней части ее левого запястья ярко светящаяся в лунном свете, проколотая серебряной стрелой показалась буква «Р». Она неистово терла кожу рукавом трикотажной рубашки, но яркий символ не исчезал и не стирался.
В соленом морском воздухе раздался голос принца фэйри.
— Подарок на память.
А потом даже его голос ушел.
Снова одна — всегда, всегда одна — Грейс опустилась на колени на песок.
— Как будто я смогла бы когда-нибудь забыть, черт тебя возьми, — выкрикнула она в пустоту ночи, а боль в груди была такой сильной, что грозила расколоть грудную клетку.
— Как будто я смогла бы когда-нибудь, когда-нибудь забыть.
Глава 3
Заповедник Йеллоустоун, убежище волков, побережье реки Файерхоул
Алексиос стоял на заснеженной земле, вглядываясь в залитые лунным светом прозрачные воды бушующей реки, и глубоко вдыхал чистый, незагрязненный воздух. От холода воин слегка дрожал, но, тем
не менее, наслаждался ощущениями. Приветствовал лед и снег.
Полную противоположность огню.
— Вода неизменна, — тихо сказал он, как бы про себя. — В ней природа проявляется во всем своем великолепии.
Конечно же, его спутник услышал это. У волка-оборотня превосходный слух.
— Вода — это жизнь, — ответил Лукас удивительно тихим голосом. Вервульфы, которых воин знал до встречи с Лукасом, обладали скорее мускулами, чем мозгами, используя в борьбе грубую силу, а не размышляли
над стратегией. Тем не менее, Лукас разрывал когтями все представления о волках-оборотнях. — Жизнь прекрасна. Хоть это и банально, но как верно подмечено.
Алексиос горько усмехнулся, непроизвольно наклоняя голову так, чтобы волосами закрыть шрамы на своем лице.
— Я — воин. Что я знаю о прекрасном?
И в его мыслях тут же появилось лицо Грейс. Высокие благородные скулы. Эта великолепная золотисто-медовая кожа. Масса темных волос, которые он лишь раз, лишь на одно мгновение, увидел распущенными.
Он солгал.
Он видел прекрасное. И оставил. Он оставил ее.
Лукас подошел к воде.
— В этой реке хороший клев. Форель прямо сама прыгает тебе в руки.
— Ты используешь гарпун или ловишь их зубами?
Теперь рассмеялся Лукас. С улыбкой, сверкнувшей в темноте, он повернул голову, чтобы посмотреть на Алексиоса.
— Я рыбачу и так, и этак. И должен признаться, что делать это в меховой шкуре немного теплее.
Алексиос в этом и не сомневался. Он видел Лукаса в его волчьем обличье. Триста фунтов
[4]
покрытых плотным мехом мышц и угрожающих клыков. И тут он вспомнил.
— Как там Хани?
Мрачное лицо Лукаса осветилось широкой улыбкой при упоминании о его паре.
— Она просто огромная. Скоро родятся наши сыновья.
— Мои поздравления, дружище. Пусть духи ваших предков проследят, чтобы у Хани были легкие роды, и подарят вам обоим двух здоровых мальчиков.
Улыбка исчезла с лица Лукаса, и он наклонился, чтобы поднять камень, а потом пустил его по воде.
— Здоровые. Это проблема. Именно поэтому я попросил тебя об этой встрече.
— Я и не думал, что ты вызвал меня сюда, в разгар зимы, чтобы я рискнул отморозить себе яйца, только затем, чтобы поболтать о рыбе и красоте, — сказал Алексиос, поглубже засунув руки в карманы
своего длинного черного кожаного пальто. За прошедшие столетия он провел слишком много лет, греясь в регулируемом тепле Атлантиды. Он стал изнеженным.
А если один из воинов Посейдона слишком изнежен, то недалек тот день, когда его убьют. Или хуже того, он может потерять целых два года своей жизни.
При одном только воспоминании об огне, оставившем шрамы на его лице, он почувствовал тошноту. Алексиос на мгновение закрыл глаза, про себя проговаривая простой монолог.
Не сейчас. Некоторые воспоминания надо подавлять.
Когда он снова открыл глаза, Лукас покачал головой.
— Нет, не болтать, как ты выразился. Хотя только что пойманная радужная форель, запеченная с лимоном и маслом, в самом деле, прекрасна…
— Лукас, — это слово так и осталось между ними, казалось, на протяжении бесконечного мгновения.
— Я знаю. Знаю, — ответил Лукас голосом, настолько холодным, что мог сравниться с хрупкими льдинками, свисающими с ветвей деревьев позади. — Но если ты о чем-то говоришь, то уже не властен
над этим, и я хотел бы, чтобы хотя бы ненадолго… Но тем не менее, это не имеет значения. Мы в беде.
Алексиос в глубине души почувствовал какую-то перемену. В считанные секунды он принял боевую стойку. Осматривая местность, используя атлантийские способности, позволяющие видеть яснее,
отчетливее, воин вынул из ножен свои кинжалы, почти не заметив этого.
— Когда? Сейчас?
— Нет. Я не знаю. Возможно. — Лукас провел рукой по своим густым темно-каштановым волосам. — Могу сказать только о двух вещах. Во-первых, у нас есть местные вампиры, намеревающиеся
поработить оборотней, и это идет против всех правил договоров с фэйри. Ты знаешь, что я очень далек от политики, но даже я знаю это. И это происходит здесь, Алексиос, — с горечью сказал
оборотень. — Это происходит даже на территории заповедника Йеллоустоун. И это после всего того сотрудничества между стаями, которого мы достигли за прошедшее десятилетие, чтобы
поддерживать популяцию волков на должном уровне, который бы не был опасно низким.